ЧИСТАЯ НОТА ОЛЕГА КАРАВАЙЧУКА

ЧИСТАЯ НОТА ОЛЕГА КАРАВАЙЧУКА
Короткие монологи после маленького концерта

Он написал музыку к десяткам фильмов и спектаклям. Работал с Акимовым, Параджановым, Шукшиным, Авербахом, Муратовой, Гинкасом. Удостоен премии "Ники" за музыку к фильму "Темная ночь". Но выступает крайне редко.
Недавно музыкант и композитор Олег Каравайчук играл в небольшом зале музея-квартиры Бродского на площади Искусств. Филармония - через дорогу, всего в двух шагах. Но он считает ее гибельным местом. Да и трудно представить, чтобы на сцену Большого зала вышел человек в футболке и с головой, накрытой цветастой наволочкой. Каравайчук делает это не для эпатажа - просто чтобы никого не видеть, чтобы задыхаться под колпаком, и только играть, играть…

Низкая температура

… На концерт пришлось ехать в пробках, толкотне, а я совершенно не переношу тряски. Еще ехал голодный - я всегда еду играть голодным, чтобы пища не мешала, чтобы быть легким. И вот видите - играл помимо себя, мимо себя. Лежал почти мертвый, а музыка шла. Потому что я не играю, я выпускаю что-то, оно падает рядом со мной, а я сам плюю в этот момент и ничего не делаю. И не устаю. Сердце у меня, наоборот, делается спокойнее, и падает давление, и температура сильно падает - после концерта иногда меряю - 35, 3 - 35, 4.
Думаю, причина в том, что я играю чистую ноту. Вот беру ноту, она звучит, вы ее слышите, но реально ее нет. Она условна. Внутри я ее слышу по-другому… Нет, не глубже. Глубины в музыке вообще нет. Музыка без глубины, без мудрости, разума и без проплывают сто небес, но без облаков. Облака уже дают природу и грусть. А у меня простодушная грусть: я ничего не делаю, мелодия сама идет.
Я как-то попал к Яншину во МХАТ, и Яншин мне сказал тогда: "Вы играет, как Чехов. Он не играл, у него стул играл. Вот и вы даете играть стулу, а сами не играете. И таких ободрений у меня было довольно много. Говорили, что у меня и музыка сама сочиняется. Я просто даю возможность ей выйти. С музыкой вообще ничего нельзя делать. Это особое искусство, которым без денег, без корысти могут заниматься только бродячие музыканты, которых сейчас нет.

Трехголовый

.. Кто сейчас так играет? У всех композиторов конструктивная музыка. У них все сомкнуто, и видно, где швы. А у меня мотетная музыка: абсолютно разные сочинения соединены в единую чудовищной красоты гармонию. Я играю, например, сначала какую-то свою музыку, потом вступает Чайковский, затем Вагнер, но никто не узнает его, потому что это мелодия, которая в небесах. Ты делаешься как бы с тремя головами и одновременно живешь как трехголовый. Это такая сказка!
Гений никогда не пишет сам, мелодию ему диктуют свыше. Он просто пропускает ее через себя. В чем, собственно, была работа Чайковского? В том, что он упрощал небесную музыку для таких как вы. Чтобы деньги заработать, славу, в историю попасть. А те, кто не упрощает, они в историю не попадают. Они не могут стать оплотом, примером. Когда Ойстрах упрощал, играя на скрипке, за ним сто Ойстрахов бежали. А я?.. Меня же никуда нельзя пускать - никто ничему не научится, я все разрушу, расстреляю своими нотами. Музыка, которую я играю, выливается одна из другой, и повторить ее никто не может. И я не могу. Я сыграю уже абсолютно по-другому - это метафизика. День тот же самый, но сделан другим образом. Для того, чтобы субстанция была та же, она должна все время меняться. А если она себя повторяет в каждый момент, она деревенеет, перестает быть субстанцией.

Совершенный океан

… Рихтер как-то сказал: Моцарта только вам и играть, потому что когда я играю Моцарта, у меня получается Гайдн. Вот Бетховена, говорит, очень хорошо играю. Потому что я его сбиваю, а потом играю. Есть композиторы конструктивные, их можно сбить. А есть такие, которые только тогда живут, когда они идеальны по форме в результате какого-то разрушения, какой-то высшей ошибки. Ошибка движет жизнью. Когда она вовремя, она самая правильная. Ну, когда никто не верит, что надо идти, а кто-то по ошибке идет и находит, что искал. Потому у меня и Моцарт так получался.
Я играю не интонационной нотой, а нотой чистой, нотой в ноте. Я не делаю из нее слов, не разделяю на такты. Когда звуки идут без тактов, они спокойно повисают над небом, как корона. Там, над Богом, есть Вершитель - нечто, что оторвалось от него и ушло в небеса (я думаю, раз Бог дошел до Церкви - значит, это не высшая мысль). Так вот оттого, что я играю чистой нотой, у меня ничего не болит, сосуды чистые. Нота промывает все нутро - никаких лекарств не надо. Но если я постою возле филармонии полчаса, я заболеваю. Когда слышу, как он играет на трубе, и тянет, тянет, я чувствую, что у меня скоро аденома будет, и я бегу! Они все выучивают, вылизывают, и эту дохлую, сто раз обшарканную музыку предносят публике. Это же преступление! Музыка - живая вещь. Все равно что море уйдет и где-то начнет само себя стараться повторять. Но тогда в эту пустую лунку войдут настоящий океан вроде меня, и скажет: а вы аплодируйте! Я - совершенный океан.

Расстроенный рояль

Только что обнаружил в Доме искусств гениальный Бехштейн - он стоит в ресторане. Пришел какой-то пианист, сказал, что он плохой. А плохой на самом деле у них на сцене стоит, но всем нравится. В Эрмитаже тоже прекрасный старый рояль Николая II. Но один из самых величайших роялей в городе - это Шереметьевский Бехштейн, который хранится в Музее театрального и музыкального искусства. И рояль Листа там - гениальный Беккер. Однажды я сыграл на этих роялях - звучат потрясающе! Они все считаются расстроенными, но я такую музыку сочиняю, что этот нестройный хор был такой красивый, такой изящный, что можно было бы записать такую пластинку - "Коллекция расстроенных роялей". Вот если бы кто-то помог мне с Ириной Викторовной Евстигнеевой договориться, это директор музея, я бы из пушек стрелял в честь такого человека!
Еще там есть старинные рога. А у меня дома архив моей музыки - мотеты. И мне нужны рога, чтобы их исполнить, потому что мои мотеты написаны для чистых нот, а рога - безинтонационны, там чистый звук. Поэтому только музыканты на однотонных рогах могли бы играть мою музыку. У меня очень много мотетов, посвященных Гильому Машо - он был самым лучим мотетным композитором.
Мне нужны эти рога, пока я еще жив. Тогда они запишут эту музыку для своего музея, и музей оживет…

Записала
Ильмира Степанова

http://www.karavaichuk.ru