Страх, стыд, приятие

Мысль о том, что порядочный человек обязательно есть человекстрадающий очень плотно укоренилась в сознании европейском, а в русском, кажется – с особенной, едва ли не уничтожающей человека силы.

Почти слитный с идеей страдания, как обязательного для порядочного человека чувства, живёт стыд.

«Да нынче смех страшит и держит стыд в узде» - восклицает Чацкий, - выписанный человек той самой эпохи, когда страх ( ограничивающая сила - понятная холопу) противопоставлен стыду – той же сатурианской силе, но проявленной уже в человеке порядочном, в человеке иной формации, в человеке, который открыт, готов к страданию. И через эту готовность человек делается человеком.

Логика понятная, мы все на ней так или иначе воспитывались, а потому хотя бы, открытая для осмысления. Ведь мы имеем дело с очень устойчивой программой, сюжетом, который далеко не всегда однозначно положителен.

Вспоминается в этой связи пример из «Войны и мира», приводимый в одной из лекций Ю. М. Лотманом. А именно, вспоминается эпизод бородинской битвы. В строй засадного полка, которым командует князь Андрей летят ядра. Они падают и через некоторое время – взрываются. Все солдаты, оказавшись в положении пушечного мяса лежат, а , вот, офицеры – стоят. Почему? Да потому, что лежать «стыдно». И даже, когда пушечное ядро падает рядом с князем Андреем и ещё одним молодым офицером, князь продолжает стоять, в то время, как молодой офицер приседает на корточки. Князь Андрей, видя это, восклицает «Стыдно!», через что, собственно, и получает чугунное свидетельство ментального паразита себе в тело.

Князю Андрею суждено умереть, как кажется, по очевидной его глупости - «Стыдно!» Автоматизм мышления убивает неглупого человека? Об этом ли? Для нас, кажется, что это так. И для нас это и вправду может быть так.
Но для жизни графа «стыдно» - преодоление автоматизма. Автоматизм сидит в «страшно» и от него князь (как всякий благородный человек того времени пытается уйти. Или сменить один автоматизм на другой – более совершенный?
Это вопросы для только для индивидуальных размышлений. поскольку, ответы мы даём сообразно нашей личностной актуализации. Тут нет единых рецептов, как нигде и никогда их не бывает.

При этом, вопрос о том, что же есть стыдного в уклонении от осколков у нас уже даже не возникает. Кровожадный двадцатый век отучил людей задавать подобные вопросы.

Князю же очевидно, что стыд в данном случае противостоит страху, а «нет большего порока, чем трусость».

Таким образом и рождался неизбежный вывод об очищающем страдании, как о методе обретения человеком свободы. И в этом размышлении уже пол-шага до идеи-прародительницы – о страдании, как прикладной методике спасения человека.

«Сыну Человеческому много должно пострадать, быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть»

И рассуждая об этих вопросах, мы оказываемся в плену сатурианской логики, шарма козерожьх ограничений и скорпионьей чистки сознания. Это энергия насилия, проявляется через Скорпиона, и шампунем из крови, слёз и пота старается разделить человека с его физическим проводником – с телом. Тот факт, что такая методика освобождения часто заканчивается смертью упомянутого физического проводника, кажется, не должна нас особо беспокоить – ведь впереди желанный приз освобождения.

Верно то, что подобный путь возможен и эффективен до поры. Человек переживший длительный опыт страданий всегда заметен. Опыт «почти смерти» во многих эзотерических практиках понимался как условие становления, обретения иного качества, посвящения.
Знак «не от мира сего» на самом деле не нуждается, к примеру в значке «житель блокадного Ленинграда». Этот знак – у человека в глазах до конца воплощения – не случайно ведь таких послежителей всегда узнают в любой ситуации.

Я не случайно привёл «одухотворяющий опыт войны», когда не единицы святых подвижников, а буквально многомиллионный город был сдвинут за черту бытия. И этот опыт инаковости, как родовая карма ложится и на детей и на внуков – как и положено, видимого, до седьмого колена оказываясь инструментом эволюции человеческого сообщества.

Всё так, но тогда нам стоит приветствовать войны, как скорый и надёжный путь к освобождению духа. В этом, возможно, и пафос ожидания судного дня. Ведь последняя, самая большая война должна разделить тех, кому стыдно и тех. кому страшно.

Возникает, впрочем, отчаянный ( для страдающего сознания) вопрос о радости, о восторге, о благодатном приятии, о святом смехе при встрече со всяким проявлением бытия. Кришна, танцующий в концлагере – уместна ли там его дудочка? А св. Саровский, обращённый к каждому с приветствием «Радость моя», - эти ли слова он сказал бы Гитлеру или Сталину ?

Не умещается в ментальной страдатетельной модели ума такое условие пути.
Раз им не стыдно, пусть им будет страшно! Пусть они заплатят кровью! Смывают путь сотней воплощений! - твёрдые стучат механизмы в том месте, где потом проявится приятие.

Не сострадание даже, что ещё хоть как-то можно понять (ведь даже злодею можно посострадать о его падении), а приятие, - радостное, открытое и безоценочное понять куда сложнее.
Сострадание злодею предполагает оценку, суд над злодеем, а приятие – куда, казалось, бы более тихое действие, не предполагает никакого суда, поскольку видение конфликтов, оно заменяет восприятием связей как таковых.

Сострадание, некой импульс расширения сознания до уровня врага есть уранический взрыв системы наказаний.
Приятие – уровень Нептуна, когда уже не может быть ни страха ни стыда по одной только причине – на следующем уровне бытия – все люди проявлены как одно, целокупное, единоспасаемое тело человечества.

И потому преодоление идеи обязательного страдания, замена страдания приятием – есть эволюционный путь, который мы все так или иначе проходим. И, кажется, такая мутация сознания – реалии близкого грядущего для нас. Старые методы развития уходят. Люди не хотят более страдать, и потому, быть может, что многие из них уже получили таковой опыт в прошлых воплощениях.
И потому - «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!»