Джидду Кришнамурти ПРОБЛЕМЫ ЖИЗНИ Очищение от прошлого

Пока переживание происходило, оно было живым; тогда не было "я", которое переживало эту живую реальность, не было памяти, привязанной к тому, что было. Тогда ваш ум был в состоянии невинности, он не искал, не спрашивал, ничего не удерживал, он был свободен. Но теперь вы ищете, вы привязаны к мертвому прошлому. О, да, оно уже мертво; ваши воспоминания уничтожили его и теперь создают конфликт двойственности, конфликт между тем, что было, и тем, что вы надеетесь получить.

К подножию холма вела хорошая дорога, а оттуда вверх шла тропа. На вершине холма лежали руины весьма древнего укрепления. Тысячи лет тому назад это место наводило страх – здесь стояла крепость, построенная из гигантских камней, с величественными колонными залами, мозаичными полами, мраморными ваннами и комнатами. Чем более мы приближались к этой цитадели, тем выше и толще становились стены, тем больше представлялась их способность отражать нападение. Однако крепость пала, была разрушена и впоследствии вновь отстроена. Внешние ее стены были сложены из огромных скальных блоков, уложенных один над другим и соединенных без цементирующего слоя. За стенами находился древний, очень глубокий колодец со ступеньками, которые вели вниз. Ступеньки были гладкими и скользкими, а на стенках колодца сверкали капли воды. Сейчас все было в развалинах, но вид с вершины холма оставался таким же чарующим. С левой стороны на горизонте искрилось море, перед ним простирались открытые участки равнины, позади которых высились холмы. Недалеко or крепости возвышались два холма; в те далекие времена на них также были крепостные сооружения, но их нельзя было сравнить с этой величественной цитаделью, которая сверху вниз смотрела на соседние холмы и равнину. Было прекрасное утро; с моря дул ветер и раскачивал яркие цветы, которые росли среди руин. Цветы были удивительно красивы, поражало разнообразие их окраски и глубина цвета. Они росли в самых необычных местах, на скалах из трещин разрушенных стен, покрывали внутренний двор. Несчетное число столетий они росли в этих местах, особенно вдоль тропы, дикие и свободные, и казалось святотатством наступать на них; здесь находился их мир, а мы были чужими, хотя цветы и не давали пришельцам это почувствовать.

Вид, который раскрывался с вершины холма, не захватывал дыхание как это иногда случается, когда красота природы совершенно подавляет своим величием и безмолвием. Здесь было не так. Здесь пребывало полное мира очарование, мягкое и разливающееся вокруг; вы могли находиться, не ощущая времени, без прошлого и будущего, вы были едины со всем этим ликующим миром. Вы не были человеческим существом, пришедшим из другой страны, а составляли одно целое с холмами, с козами и пастухами. Вы были едины с небом и цветущей землей; вы не существовали отдельно от них, вы были от них. Но вы не сознавали, что вы от них, как не сознавали этого и цветы. Вы были этими улыбающимися полями, этим синим морем, проходящим вдали поездом. Ваше "я" не существовало; "я", которое выбирает, сравнивает, действует и ищет; вы были едины со всем. Кто-то сказал, что уже поздно и нам надо идти; мы спустились по дорожке, которая шла с другой стороны горы, а потом пошли по дороге, ведущей к морю.

Мы сидели под деревом, и он рассказывал, как в молодости и в зрелом возрасте работал в разных частях Европы, в период, включающий обе мировые войны. Во время последней войны у него не было дома, он часто голодал, и несколько раз его чуть не убивали по какому-то поводу солдаты враждующих армий. Много бессонных ночей он провел в тюрьме, так как во время странствий потерял паспорт, и никто не верил его простосердечным объяснениям о том, где он родился и к какой стране принадлежал. Он говорил на нескольких языках; сначала работал инженером, потом на каком-то предприятии, а сейчас занимается живописью. Теперь у него есть паспорт, сказал он, с улыбкой, и постоянное место жительства.

"Есть много людей, подобных мне, которые были раздавлены и вновь вернулись к жизни, – продолжал он. – Я не жалею об этом, но чувствую, что в какой-то степени утерял контакт с жизнью, по крайней мере с тем, что люди называют жизнью. Я сыт по горло армиями и королями, флагами и политическими деятелями. Они причинили людям столько же зла и страданий, сколько и государственная религия, которая пролила больше крови, чем любая другая; даже мусульманский мир не может сравниться с нами по жестокости и ужасу содеянного, а теперь мы снова оказались в тех же условиях. Я часто бывал довольно циничным, это тоже ушло. Я живу одиноко, моя жена и ребенок умерли во время войны; для меня хороша любая страна, если только в ней тепло. Мне все равно, по какому пути идти; время от времени я продаю свои картины, и это дает мне средства к существованию. Иногда бывает довольно трудно сводить концы с концами, но всегда что-то получается, а так как мои потребности невелики, то я не особенно беспокоюсь о деньгах. В душе я монах, но пребывающий вне монастырской тюрьмы. Все это я говорю не для того, чтобы просто рассказать о себе, а чтобы дать общую картину моего прошлого, потому что во время беседы с вами мне, возможно, придется уяснить то, что приобрело для меня первостепенную важность. Ничто другое, даже живопись, меня теперь не интересует.

Однажды я направился к этим холмам, захватив с собой холст и краски, так как увидел там кое-что, что мне захотелось написать. Было довольно рано, когда я дошел до места; небо было слегка облачным. С того места, где я находился, можно видеть всю долину до моря. Я был в восторге от того, что я один, и начал писать. Видимо, некоторое время я уже писал и получилось что-то красивое, без всякого напряжения и усилия, как вдруг я осознал, что в моей голове, если можно так выразиться, происходит нечто необыкновенное. Я был так поглощен своей работой, что сначала не замечал того, что со мной случилось, но потом внезапно ощутил все. Я больше не мог писать и сидел совершенно неподвижно".

После минутной паузы он продолжал:

"Не подумайте, что я сошел с ума, это совсем не так; но сидя там, я почувствовал необыкновенную творческую энергию. Не я обладал этой энергией творчества, но было во мне нечто такое, что было и в тех муравьях и в той неугомонной белке. Не думаю, что мне удастся это очень хорошо объяснить, но вы, конечно, понимаете, что я имею в виду. Это совсем не то творческое состояние, которое бывает у какого-нибудь Тома, Дика или Гарри, когда они пишут стихи, или у меня самого, когда я пишу бессодержательную картину; это было творчество, чистое и простое, а то, что создано умом или рукой человека, находилось где-то на его периферии, имея ничтожное значение. Мне казалось, что я погружен в творчество; вокруг него была святость и благословение. Если бы мне надо было выразить это словами религии, я сказал бы. Но не надо. Слова религии не звучат, они более не имеют для меня никакого значения. Это был центр Творчества, сам Бог... Опять эти слова! Но я говорю вам, что там было нечто святое, – не созданная человеком святость церквей, воскурений и гимнов, весь этот незрелый вздор. Это было нечто непорочное, не тронутое мыслью, и слезы катились у меня по щекам; с меня было начисто смыто все мое прошлое. Белка перестала суетиться и хлопотать о еде; стояла удивительная тишина – не тишина ночей, когда все спит, а то безмолвие, в котором все бодрствовало.

Я, вероятно, сидел там, не двигаясь, очень долго, пока солнце не перешло на западную сторону. Все мое тело одеревенело, одна нога не сгибалась, и лишь с трудом мне удалось встать. Я не преувеличиваю, сэр, но мне казалось, что время остановилось, скорее даже, что оно вообще исчезло. У меня не было часов, но, очевидно, с того момента, как я опустил кисть, и до того, как встал, прошло несколько часов. Я не склонен к истерии, я не был в бессознательном состоянии, как можно было подумать; наоборот, мой ум был совершенно ясен, и я сознавал все, что происходило вокруг меня. Собрав все мои принадлежности и аккуратно уложив их в рюкзак, я встал и в таком необыкновенном состоянии пошел домой. Обычный шум небольшого города нисколько его не нарушил; оно продолжалось еще несколько часов после возвращения домой. Когда на следующее утро я проснулся, оно полностью ушло. Я посмотрел на свою картину – она была хороша, но в ней не было ничего особенного".

"Простите, что таким длинным оказался мой рассказ, – закончил он, – но все это было скрыто во мне, я не мог рассказать о нем никому другому. Если бы я это сделал, то позвали бы священника или посоветовали бы обратиться к специалисту по психоанализу. Я не прошу у вас объяснений, но скажите, каким образом приходит это состояние? Каковы обстоятельства, необходимые для того, чтобы оно проявилось?"

– Вы задаете такой вопрос, так как желаете пережить его вновь, не правда ли?

"Я думаю, что именно поэтому и задал вопрос, но..."

– Пожалуйста, давайте продолжим отсюда. В данном случае важно не то, что случилось, а то, что вам не следует вновь его искать. Жадность питает высокомерие, а здесь необходимо смирение. Вы не можете культивировать смирение; а если попытаетесь, то это уже будет не смирение, а лишь новая форма приобретения. Важно не то, чтобы у вас было другое такое переживание, но чтобы была невинность, свобода от памяти о переживании, хорошем или плохом, приятном или мучительном.

"О, Господи! Вы говорите, чтобы я забыл то, что приобрело для меня величайшую важность в жизни. Но вы требуете невозможного – я не могу забыть происшедшее, я не хочу забыть".

– Да, сэр, именно в этом вся трудность. Прошу вас терпеливо и внимательно выслушать меня. Что вы имеете сейчас? Мертвое воспоминание. Пока переживание происходило, оно было живым; тогда не было "я", которое переживало эту живую реальность, не было памяти, привязанной к тому, что было. Тогда ваш ум был в состоянии невинности, он не искал, не спрашивал, ничего не удерживал, он был свободен. Но теперь вы ищете, вы привязаны к мертвому прошлому. О, да, оно уже мертво; ваши воспоминания уничтожили его и теперь создают конфликт двойственности, конфликт между тем, что было, и тем, что вы надеетесь получить. Конфликт – это смерть, поэтому вы пребываете во тьме. Переживание приходит тогда, когда "я" отсутствует; но воспоминание о нем, желание повторить его усиливает "я" и стоит на пути проявления живой реальности.

"Но как мне стереть это изумительное воспоминание?"

– Ваш вопрос опять-таки указывает на желание еще раз пережить это состояние, не так ли? Вы готовы стереть воспоминание о нем с тем, чтобы пережить его снова; а это означает, что желание продолжает оставаться, хотя вы и готовы забыть о том, что произошло. Ваше стремление вновь пережить это необыкновенное состояние напоминает состояние человека, который страдает алкоголизмом или наркоманией. Чрезвычайно важно не вторичное переживание этой реальности, а понимание вашего желания, благодаря чему желание отойдет естественно, без сопротивления, без участия воли.

"Разве вы думаете, что воспоминание об этом состоянии и мое стремление вновь его пережить стоят на пути появления нового переживания, такого же или иного характера? Разве я ничего не должен предпринимать, сознательно или несознательно, чтобы его вызвать?"

– Если вы действительно поняли, то это так.

"Вы требуете почти невозможного, но ведь никогда не знаешь..."