Без бараньего бока

Почему человек нуждается именно в осязаемой, ощущаемой, слышимой, видимой, вдыхаемой форме ?
Столь ли непреложно и однозначно действие канала Венеры в Тельце?

Ведь именно в этом спектре движения энергий возникает такая потребность — обладания.

- Дайте мне в ощущения! - вот оно, основное требование сознания, что попало в этот мир.

И кажется — так было всегда. Кажется, что тут процессы неизменны, но...
Вот, только прочтите описания обедов гоголевских героев (они внизу, в конце заметки) — сколь много нужно в себя впихнуть, в буквальном смысле — пропустить сквозь себя, чтобы ощутить желаемую сытость. Иначе говоря — ощутить жизнь.

Можно, конечно, разделить прочитанное на два, списав излишества на особенности гоголевского повествования, но всё равно — никуда не уйти от факта иной сгущенности, плотности мира и человеческих организмов ещё недавно проживавших в этом мире.

У Феллини есть замечательный фрагмент, в его документальных материалах, когда он рассказывает и показывает, как он ищет нужных типажей для съёмок римской знати времён поздней римской империи. Где он обнаруживает людей, которые соответствуют аристократии двухтысячелетней давности?
Феллини находит искомые аристократические черты на римской мясобойне. Пять минут работы костюмера - и вот в кадре совершенное попадание в искомое время.

Наблюдение режиссёра очень точное — верхнее стало нижним, диапазон бытия изменился.

Целые вереницы существ — от динозавров до гномов и леших постепенно — не исчезают, нет — сдвигаются относительно того уровня на котором существует человечество. Все эти существа по прежнему бытуют в своём диапазоне, кстати сказать. Лишь изредка выпрыгивая сюда то снежными человеками, то артефактами вроде фигурок коллекции Джесльсруда

Хотя, конечно, несколько сот километров в сторону от мегаполиса и плотность бытия совсем иная. А некоторым «мыслящим существам» для ощутимого изменения плотности и сдвига пониже хватает классической методики « я лучше водочки выпью»,
Устойчивое использование этой технологии довольно быстро приводит к видениям обитателей нижних миров вроде зелёных человечков, чертей и иных сущностей просто иного качества среды.

И, кстати сказать, тут не уместны оценочные утверждения — хороший или плохой тот или иной мир. Он просто соответствует кармическим нуждам своих обитателей.

Человек не всегда осознаёт такие свои перетекания, но ощущает их почти всегда. На нас то накатывается тяжесть, то мы подпрыгиваем от радости, мы ощущаем давление или поддержку — язык ведь содержит множество таких характеристик сред, к которым мы существуем.

И на каждом из таких уровней — свои требования к проявленной форме. Для человека привыкшему к тяжёлому, чугунному, литому, кожаному, посконному, острому, кислому, прелому, тягучему будут ли заметны лёгкие дуновения, полупрозрачные и незнакомые фигуры?
Да, переходные сценарии представляются падениями

….И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна....

Не такова ль природа чувств исчезающих эпох, сама причина разложения мира? Кали-юга не может не разлагать то, что ещё недавно было телом. Но это и процесс освобождения и перехода к более тонким мирам.

И, вот, кажется, в некоторых, хоть и робких, но всё же уже заметных своих проявлениях, сегодняшние человеки подходят к той границе проявленного мира, когда становится возможным получение полноценного бытия, опыта, знания формы вне обязательного владения, вкушания, вгрызания и переваривания.

Человек начинает осваивать некоторые технологии работы с образом, которые позволяют пройти, к примеру, какую-то неприятную ситуацию без обязательного скандала на работе или разбитых тарелок на кухне.

Конфликт может быть прожит как образ без проявления в форме события, болезнь может быть осознана, принята и излечена до того, как она окажется продавленной на уровень тела.

Таковых механизмов много, и ощутимая часть оных описана как вполне воспроизводимые технологии.
Нельзя сказать, что на этому пути всегда гарантирован результат, любая методика в такой работе предполагает процентов пятьдесят импровизации и интуиции, но всё же опыт, эксперимент, протокол очень часто позволяют работать на образном уровне очень эффективно.

Хотя и это не предел, разумеется.
Причём даже в контексте практического использования техник.
В общем-то мы можем говорить и о работе с такой категорией, как безОбразоное восприятие, безОбразное воздействие и т. д.

Тут мы стараемся прорваться к пирам куда более тонким и, скорее всего, человечество ещё долго будет сдвигаться к осознанности на этом этаже бытия.

И все же мы может работать с пустотой, причём так же — иногда и на уровне технологий.
Тут мы невольно пересекаемся и с исихастами, и с буддийскими методиками работы с понятием пустоты, и с другими мистическими школами - мы учимся получить реальный опыт исчезновения формы идеи в нашем сознании.

Методика (опять вспомним про астрологию) дающая довольно глубокое понимание того как работает канал Венеры в Тельце, как созидается и исчезает форма. Исчезновение формы, кстати, это уже изучение канала Скорпиона.

Каждый, кто начинает изучать эти техники, скорее оказывается перед множеством новых вопросов — иллюзорность сансары становится куда нагляднее, а жить, как говориться — всё равно надо. В этом новом опыте, возможно и есть наиболее внятный смысл для нас сегодняшних.

И подобными проблемами и техниками мы и будем, кстати сказать, заниматься, на семинаре в эту субботу в СПБ на Бумажной 17 и, если соберётся группа, в Москве в конце мая месяца.

….......................

Ну и в приложении — упомянутая плотность гоголевского текста — можно так же воспринять как упражнение на погружение в иную глубину.

Собакевич. Рисунок П. Боклевского

Засим, подошевши к столу, где была закуска, гость и хозяин выпили как следует по рюмке водки, закусили, как закусывает вся пространная Россия по городам и деревням, то есть всякими соленостями и иными возбуждающими благодатями, и потекли все в столовую; впереди их, как плавный гусь, понеслась хозяйка. Небольшой стол был накрыт на четыре прибора. На четвертое место явилась очень скоро, трудно сказать утвердительно, кто такая, дама или девица, родственница, домоводка или просто проживающая в доме: что-то без чепца, около тридцати лет, в пестром платке. Есть лица, которые существуют на свете не как предмет, а как посторонние крапинки или пятнышки на предмете. Сидят они на том же месте, одинаково держат голову, их почти готов принять за мебель и думаешь, что отроду еще не выходило слово из таких уст; а где-нибудь в девичьей или в кладовой окажется просто: ого-го!
- Щи, моя душа, сегодня очень хороши! - сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. - Эдакой няни, - продолжал он, обратившись к Чичикову, - вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!...
- Что ж, душа моя, - сказал Собакевич, - если б я сам это делал, но я тебе прямо в глаза скажу, что я гадостей не стану есть. Мне лягушку хоть сахаром облепи, не возьму ее в рот, и устрицы тоже не возьму: я знаю, на что устрица похожа.
- Возьмите барана, - продолжал он, обращаясь к Чичикову, - это бараний бок с кашей! Это не те фрикасе, что делаются на барских кухнях из баранины, какая суток по четыре на рынке валяется! Это все выдумали доктора немцы да французы, я бы их перевешал за это! Выдумали диету, лечить голодом! Что у них немецкая жидкостная натура, так они воображают, что и с русским желудком сладят! Нет, это все не то, это всё выдумки, это всё... - Здесь Собакевич даже сердито покачал головою. - Толкуют: просвещенье, просвещенье, а это просвещенье - фук! Сказал бы и другое слово, да вот только что за столом неприлично. У меня не так. У меня когда свинина - всю свинью давай на стол, баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся! Лучше я съем двух блюд, да съем в меру, как душа требует. - Собакевич подтвердил это делом: он опрокинул половину бараньего бока к себе на тарелку, съел все, обгрыз, обсосал до последней косточки...
За бараньим боком последовали ватрушки, из которых каждая была гораздо больше тарелки, потом индюк ростом в теленка, набитый всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем, что все ложилось комом в желудке. Этим обед и кончился; но когда встали из-за стола, Чичиков почувствовал в себе тяжести на целый пуд больше. Пошли в гостиную, где уже очутилось на блюдечке варенье - ни груша, ни слива, ни иная ягода, до которого, впрочем, не дотронулись ни гость, ни хозяин. Хозяйка вышла, с тем чтобы накласть его и на другие блюдечки. Воспользовавшись ее отсутствием, Чичиков обратился к Собакевичу, который, лежа в креслах, только покряхтывал после такого сытного обеда и издавал ртом какие-то невнятные звуки, крестясь и закрывая поминутно его рукою.

Закусивши балыком, они сели за стол близ пяти часов. Обед, как видно, не составлял у Ноздрева главного в жизни; блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось. Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец - он сыпал перец, капуста ли попалась - совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох - словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выдет.
Зато Ноздрев налег на вина: еще не подавали супа, он уже налил гостям по большому стакану портвейна и по другому госотерна, потому что в губернских и уездных городах не бывает простого сотерна. Потому Ноздрев велел принести бутылку мадеры, лучше которой не пивал сам фельдмаршал. Мадера, точно, даже горела во рту, ибо купцы, зная уже вкус помещиков, любивших добрую мадеру, заправляли ее беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, в надежде, что всё вынесут русские желудки. Потом Ноздрев велел еще принесть какую-то особенную бутылку, которая, по словам его, была и бургоньон и шампаньон вместе. Он наливал очень усердно в оба стакана, и направо и налево, и зятю и Чичикову; Чичиков заметил, однако же, как-то вскользь, что самому себе он не много прибавлял.

Это заставило его быть осторожным, и как только Ноздрев как-нибудь заговаривался или наливал зятю, он опрокидывал в ту же минуту свой стакан в тарелку. В непродолжительном времени была принесена на стол рябиновка, имевшая, по словам Ноздрева, совершенный вкус сливок, но в которой, к изумлению, слышна была сивушища во всей своей силе. Потом пили какой-то бальзам, носивший такое имя, которое даже трудно было припомнить, да и сам хозяин в другой раз назвал его уже другим именем. Обед давно уже кончился, и вина были перепробованы, но гости всё еще сидели за столом.