Skip to Content

Лхамо - женщина-оракул из Катманду

Юрга Иванаускате
Глава из книги "Путешествие в Шамбалу".
Перевод c литовского Наталии Воробьевой.

В Катманду я снова вспоминаю о своей смерти. Только о ней я и размышляю день-деньской, наблюдая за тем, что происходит там, где когда-то располагался могильник Нага Талапа. Теперь здесь простирается огромная, изборожденная тропинками, окруженная белыми и красными монастырями пустошь, выжженная солнцем площадь со скудными пучками травы, высохшими кустарниками и обилием мусора. Именно он и привлекает сюда стада откормленных, коров с блестящими боками и величественных, белоснежных, широкорогих волов. Эти прекрасные животные, словно шагнувшие с картинок из жизни Кришны, с явным удовольствием поедают пластиковые мешки, старые газеты и гнилые овощи, а потом лежат, облепленные сидящими на них птицами, погруженные в глубокую медитацию, которой может позавидовать любой йог. Пустошь нравится собакам, особенно сукам с многочисленными собачьими стаями.

Рассказывают, что махасиддха Кукурипа последние годы своей жизни проводил в окружении сук, которые на самом деле были дакини, отказавшись от общения с людьми. Возможно, и теперь, распевая свои эксцентрические песни, он бродит по пустырю, поскольку замечаю, как собаки вереницей начинают иногда следовать за кем-то незримым, а то укладываются в кружок, уставившись в одну точку, и вдруг принимаются отчаянно лаять, а по ночам, словно вторя кому-то, охваченному неземной тоской, разражаются душераздирающим воем.

Любят это место и люди. Они, как коровы или собаки, испытывают необходимость непременно здесь облегчиться, таким образом, превращая космический могильник в космическую уборную. Справляя свою нужду, как того требует природа, они сердечно меж собой беседуют или приглашают проходящих мимо знакомых присоединиться к этому занятию. Тибетские бабульки закидывают на головы юбки и посверкивают белыми задницами, мужчины, затянув звонкоголосые гималайские песни, долго и деловито ковыряются у себя в причинном месте, а детвора - едва научившиеся ходить маленькие монахи - с нескрываемым удовольствием выныривают из своей священной, но весьма неудобной одежды и сидят под кустом, в чем мать родила. Их коллеги постарше приходят на пустырь погонять в футбол или поиграть в бейсбол. Для этого монахи - любители спорта отгородили для себя не слишком загаженный земельный лоскут могильника. Перед началом соревнований великие энтузиасты еще и переодеваются, на глазах превращаясь будто бы сошедших с обложки журнала "спортсменов", а те, кто наиболее отдается доктрине Будды, бегают в развевающихся монашеских юбках или уж хотя бы завязывают их между ногами наподобие шаровар.

Миряне тоже играют: в карты, шашки, кости. Они не столь разборчивы, как монахи, поэтому усаживаются где попало, среди мусора и испражнений. А может, они уже познали то, о чем пели медитирующие на кладбищах йоги и йогини: "Сансара, украшение нирваны, бесценное ожерелье из драгоценных камней и навоза...". Дети игроков в это время ищут клады и бурно радуются, найдя какую-нибудь железку, осколок, а что уж говорить о жестянке из-под "Пепси"! На пустоши также дискутируют, читают газеты, загорают на солнце или спят. По тропинкам один за другим бредут торговцы, во весь голос распевая свои литании, рекламные песни, просто орут или выкрикивают один-единственный магический клич: "Барам!", по-видимому, имеющий отношение к тому, что находится в корзинке, накрытой красными, влажными тряпочками, а корзинка установлена на голове высокорослого жилистого продавца. Пронзительный, прерываемый свистом, крик: "Апли! Апли!" сообщает о полюбившейся всем белесой жидкости, булькающей в больших глиняных кувшинах, висящих на коромысле. "Дардум! Дардум!" - стучит в бубен сладкоглазый усач, словно дерево изобилия, увешанный пластмассовыми браслетами всех цветов радуги, пакетиками со сверкающими тилаками, бюстгальтерами, чулками, трусиками... В плоских плетеных корзинах, прикрепленных к коромыслу, в маленьких глиняных мисочках здесь разносят почти весь товар: зыбко подрагивающий свежайший творог; готовый к употреблению, заботливо заквашенный в глиняных мисках йогурт; приправы, способные удовлетворить вкус любого требовательного гурмана; веера из павлиньих перьев, метелки из пальмовых листьев, птицы в клетках, национальные шапочки типа пилоток, мотоциклетные шлемы, как попало сваленные статуэтки Шивы, Ганеши или Будды и гирлянды оранжевых цветов, чтобы почтить их алтари.

Однако любимейший товар всех гостей могильника - розовые сладости, развешенные длинными рядами на поперечине поднятой вверх палки. Их продавец, издалека напоминающий священнослужителя, несущего хоругвь во время крестного хода, о своем появлении сообщает позваниванием в колокольчик. Изредка здесь появляются и шерпы, похожие на кусочки сушеного мяса мужчины мелкого телосложения, их обычная одежда - обтрепанные шорты и переброшенная через плечо веревка. Люди посмеиваются, дескать, вон они, босые, полуголые, доставляют альпинистов на Эверест, и никому в голову не приходит, что проводник, в единственном числе, волокущий на плечах две чугунных ванны или гигантский стальной сейф, заслуживает занесения в книгу рекордов Гинеса.

По вечерам на пустоши жгут костры, бродяги варят себе еду, а потом засыпают на теплой золе. Ночью, стоит только несколько затихнуть собачьему лаю, здесь слышится странный и очень таинственный звон. Наблюдаю, вслушиваюсь, обоняю и иногда чувствую, что приближаюсь к какому-то очень важному ответу. К центру мандалы. К Шамбале, которая находится здесь и теперь. И всякий раз пугаюсь, - вдруг мне не хватит времени для последнего шага. Тех нескольких роковых мгновений, которые в масштабе человеческой жизни, наверное, означают месяцы, годы, даже десятилетия. Я все еще панически боюсь смерти и плачу, потрясенная мыслями о ней. Меня не утешают даже светлые образы Йеше Тсогьял, Мачиг Лабдрон или Джетсунмы, которые я выстраиваю перед глазами. Однажды в таких вот расстроенных чувствах меня застает Рик. Он сразу начинает настойчиво допытываться о причинах, в ответ говорю лишь, что свято верю - скоро умру. Тут он принялся настаивать, чтобы я непременно посетила Лхамо, женщину-оракула из Катманду, которая, находясь в трансе, во власти божества, излечиваете все болезни неизвестными и непонятными методами, недоступными современной западной медицине.

О женщинах-оракулах, врачах и экзорцистках я уже немало была наслышана за время моих странствий по Ладакху. Рассказы всех европейцев таили в себе какой-то первобытный ужас, потому-то я, мучимая своим извечным любопытством, не имеющим никаких границ, так и не решилась побывать ни у одной Лхамо. Рик принялся убеждать, что здешняя предсказательница необычайно приятная и нежная женщина.

- Только в трансе она иногда бывает жестокой и страшной, - прибавляет он как бы между прочим.

Как мы и условились, на следующее утро мы отправляемся на встречу с Лхамо. К нам еще присоединяется Марина, врач из Санкт-Петербурга, принадлежащая к старой докторской династии, десятилетия носившаяся на "Скорой помощи", не брезговавшая ремеслом патологоанатома, зарабатывавшая на жизнь в отдаленных амбулаториях Сибири, чтобы поставить на ноги сына, которого одна растила. Она, изрядно битая жизнью, отличалась острым язычком и все, происходившее вокруг, комментировала не без иронии, используя едкий сленг петербургских старожилов.

Рик ведет нас лабиринтами грязных дворов, затем мы поднимаемся по лестнице, где на ступеньках шумно играют сопливые, полуголые дети, наконец входим в дверь, украшенную тибетской магической диаграммой, оберегающей от зла, и оказываемся в небольшой комнате, где уже сидят человек пять инджи.

Обмениваемся неловкими взглядами, как люди, считающие себя порядочными, но в то же время готовыми поучаствовать в не слишком приличной акции, и оттого избегающие свидетелей. Молодая, красивая, гибкая, как тростник, тибетка угощает нас всех чаем, однако это не снимает напряжения. Начинается ритуал знакомства, каламбуры, нервные смешки, как будто мы все собрались здесь просто так, поболтать. С алтаря на нас взирает весело улыбающийся Далай Лама. На стене висит и подписанный представителем Его Святейшества сертификат, свидетельствующий, что "госпоже Долкар Сакьяпа позволено заниматься экзорцизмом в качестве лечебной психотерапевтической техники", так же подтверждается, что "эта женщина является подлинным воплощением богини Дордже Юндронмы - шаманской манифестации космических сил - поэтому она может совершенно надежно выполнять экзорцизм, а также консультировать в случае возникновения каких-либо физических, психических проблем или болезней". От слов "МАНИФЕСТАЦИЯ КОСМИЧЕСКИХ СИЛ" меня начинает бить озноб. А может, просто в комнате холодно, потому что у всех изо рта идет пар. На стене объявление, в котором содержится просьба, чтобы пациенты приходили, умывшись и надев чистое нижнее белье, а также напоминание, что уходя следует заплатить Лхамо за работу. В гулком, как колодец, дворе гомонят дети. Гудит Катманду. Неожиданно в комнату входит высокая крупного телосложения, пожилая тибетка. И хотя она ничем не отличается от тех женщин, которые гурьбой ходят вокруг ступы Будханатха целые дни напролет с несмолкающей мантрой ОМ МАNI РАDМЕ НUМ на устах, сразу совершенно ясно, что это - Лхамо, воплощение КОСМИЧЕСКИХ СИЛ. Она потирает озябшие руки, потягивается и смеется:

- Холодно... лень одолевает... и опять пришло много несчастных людей...
Угощая нас, уже окончательно ошалевших, дешевым печеньем, повторяет еще раз:
- Много несчастных людей...
Потом появляется ее муж, коренастый, крепкий, улыбающийся, все называют его Пала - Батя, и приглашает перейти в другую комнату.

Это помещение несколько просторнее, с небольшим, предназначенным для оракула помостом у задернутого занавеской окна. Здесь также имеется предельно скромный алтарь и изображение Дордже Юндронмы, белой богини, улыбающейся довольно, сердито и язвительно. В вытянутой, как кишка, комнате уже сидит десяток тибетцев и непальцев. Они все, особенно женщины, выглядят настроенными очень набожно и не на шутку перепуганными.

Пала вносит большую красную пластмассовую миску, на дне которой насыпано муки цампы, затем - посуду с горячей водой и под конец - тлеющую кадильницу с горьковато пахнущими травами. Входит и сама Лхамо. Она как-то виновато улыбается, жестами показывая, что ей не нужно ни кланяться, ни иным образом выражать уважение.

Лхамо останавливается перед алтарем и вполголоса произносит молитву. Полощет рот, окуривает себя и других дымом горьковатых трав. Шепотом принимается повторять тайные мантры. Дышит она все шумнее, и, хотя она стоит по-прежнему на том же самом месте, кажется, будто она страшной быстротой удаляется от нас. Ее тело начинают сотрясать конвульсии, совсем как у человека, посаженного на электрический стул. Земная женщина теряет сознание, и в нее вливается космическая мощь, богиня Дордже Юндронма. "Фу-у-у-ур!!!" - исторгает крик божество и начинает хохотать звучным, высоким голосом. Дордже Юидронма поворачивается к собравшимся, и все даже съеживаются от ее взгляда, хотя глаза самой Лхамо прикрыты, а сквозь подрагивающие веки виднелись только белки. Она горстями зачерпывает рассыпанное вдоль алтаря зерно и с хохотом швыряет людям в лицо с такой силой, что некоторые вскрикивают от боли или прикрывают головы руками. Затем она трижды кланяется, касаясь земли лбом и ладонями. Потом хватает меч, вложенный в кожаные, украшенные лентами пяти цветов ножны, и, вздыхая, ойкая, хохоча, принимается бить им себя саму. Все движения женщины-оракула исполнены особей силы и яростности. Лхамо усаживается, вытаскивает из-под алтарного столика окованный металлом чемодан, с грохотом его открывает и достает оттуда обрядовую одежду, прежде всего прикрывает рот и нос красной треугольной косынкой, а на голову надевает маленькую шапочку того же цвета, именуемую "колпаком для черепа", повязывает передник, на плечи накидывает плащик из темно-синей парчи, символизирующий одеяние божества, и водружает на голову пятикрылую корону, затертую в долгой череде ритуалов. Пока она выполняет все это, глаза ее напоминают два белых полумесяца. Лхамо хватает колокольчик, дамару и заводит песню низким грудным голосом, раскачиваясь в такт всем телом. Ее песнь становится все безумнее, пока не превращается в протяжный, нечеловеческий, неземной крик, перерастающий в гимн космической силе, необузданной страсти, бешеной скорости, головокружительному полету, непередаваемой свободе. Непальцы и тибетцы молятся, не поднимая глаз, а внимательно наблюдающие за всем западные "эксперты" выглядят окончательно сломленными.

То, что называют трансами тибетских оракулов самых разных уровней, думаю, наглядно открывает иную, трансцендентную, незнакомую, величественную и могущественную реальность, которую своим скептическим, не способным по-настоящему верить умом мы не хотим ни познавать, ни признавать. Транс не является точным словом, чтобы передать действо, во время которого, как утверждается, человеческое сознание покидает тело и уступает место куда более могущественной, потусторонней силе невидимых миров. Ведь наивно считать, будто тот уровень реальности, который в состоянии воспринять наше замутненное сознание и несовершенные ощущения, является единственным или что там существуют лишь те создания, которых мы можем видеть собственными глазами.

Воздух в комнате словно наэлектризован, и многих здесь собравшихся сотрясает нервная дрожь. Лхамо на алтаре раскладывает приношения богам, разворачивается к нам лицом и, глядя белыми, прищуренными глазами, пальцем указывает на первого пациента. Черноволосый кудрявый очкарик неохотно выступает вперед и, стеснительно озираясь, ежась, усаживается напротив Лхамо.

- Имя? - спрашивает Лхамо по-английски, хотя рядом уже сидит и приготовилась переводить ее красотка-племянница Тсеринг.
- Карл, - шепчет мужчина.
- Страна?
- Аргентина.
Карл поворачивается ко веем, находящимся в комнате, словно умоляя не смотреть и не слушать. Лхамо сосредоточенно нащупывает пульс пациента, а потом еще что-то исследует, нажимая кончиками пальцев обеих рук.
- У тебя камни в почках, - говорит она, беря из чемодана металлическую трубку, - и солей скопилось много в коленных суставах. Правильно?
Аргентинец лепечет, словно в чем-то виноватый:
- Все - правда. Я иногда даже хромаю.

Женщина-оракул велит ему повернуться, приподнимает рубашку и через металлическую трубочку, которая не касается ни ее губ, ни спины больного, и принимается что-то сосать. Рот Лхамо наполняется темной жидкостью, она выплевывает эту жидкость в протянутую Палой серебряную мисочку, а потом наклоняется и зубами впивается в спину Карла рядом с почками. Мужчина морщится от боли, а воплощение Дордже Юндронмы выплевывает в мисочку кровавый сгусток и, промыв его водой, показывает аргентинцу и всем нам. - Камни, - говорит.
Мы и сами видим, что камни.
- Теперь буду приводить в порядок сосуды, - докладывает Лхамо, глядя белыми полумесяцами глаз.
- Вылезай из джинсов.

Аргентинец смотрит на нас глазами идущего на закланье теленка, но послушно выполняет ее волю. Лхамо вытаскивает из ножен свой меч, водит им по ногам мужчины, затем снова принимается сосать. Вскоре в серебряной мисочке уже лежат кристаллы соли. - Можешь забрать, они красивые, - говорит Лхамо и, схватив бубен, бросает на него щепотку зерен, пересчитывает.
Это - гадание "Мо". - Все OK, - улыбается.
- Теперь долго у тебя не будет никаких проблем, кудрявчик.

Пока аргентинец, шатаясь от волнения, никак не может попасть в штанины джинсов, женщина-оракул полощет горло, отхаркивается, сплевывает и снова принимается бешено бить в бубен. Этот оглушающий грохот словно придает ей новые силы, а я, несчастный теоретик, вспоминаю Элиаде, писавшего, что бубен всегда имел особенно важное значение в шаманских ритуалах и был как бы магическим средством сообщения в экстатическом путешествии к "центру Мира", в небесное и подземное королевства, своим звуком обуздывая и повергая духов, а ритмом помогая шаману сосредоточиться, оставаясь в состоянии транса. Но вот Лхамо уже показывает пальцем на меня, и я, вдруг охваченная страхом, упорно отговариваюсь, клянусь, что пришла сюда только из любопытства. Женщина-оракул еще раз повелевающе машет мне, но, к счастью, вперед уже выступает и семенит к ней болезненного вида мужчина-непалец, подталкиваемый толстушкой-женой.

Лхамо, даже не пощупав пульса, начинает что-то злобно выкрикивать. Толстушка украдкой вытаскивает из сумочки початую бутылку виски, а шаманка, свирепо ругаясь, лупит человечка и мечом, и ножом, и пхурбой, и даже бубном, потом разрывает у мужчины на груди рубашку, впивается в солнечное сплетение и, выплюнув в бутылку отвратительную коричневую слизь, велит непальцу пить. Тот, морщась, икая и проливая слезы, послушно делает это.

- Он - алкоголик, -поясняет Рик.
- Еще более жестока она с наркоманами. И совершенно уже безжалостна к одолеваемым депрессиями инджи.
Как раз для такого и подходит очередь сразу после непальца-алкоголика, хотя Лхамо опять машет мне, явно приглашая, а я только трясу головой. Перед нею усаживается бледный блондин лет девятнадцати с длинными волосами и ангельскими глазами и многозначительно заявляет:
- Нервы.
- Ах, нервы?! - коварно хихикает Дордже Юндронма и вдруг принимается охаживать нервного красавца всем, что под руку попадется, повторяя мантры певучим, очень низким голосом. На миг тот даже теряет сознание.
- Приди в себя! - приказывает Лхамо. - Тебе трудно даются науки?! Ведь так?!
- Неважно, - лопочет блондин, - я в детстве...
Он не успевает закончить, так как женщина-оракул, набрав полный рот воды, уже брызжет на перекошенное от ужаса ангельское личико.
- Ты лентяй, самый обычный лентяй, - вопит Лхамо, - да, ты в детстве упал и ударился головой, но это не причина для раскисания! Все! Ступай!
Тогда Лхамо машет мне в третий раз. - Ну, теперь уже иди, - говорит Рик, - может, она даст тебе какой-нибудь полезный совет. Марина из Питера, которой я уже рассказала о невеселых предсказаниях Друбгьюда, тоже подталкивает меня сзади. Меня зовут Пала и Тсеринг. А Лхамо готова накричать на меня: - Иди сюда, не выкручивайся, сама ведь знаешь, что нужно!
Нужно. Пробираюсь меж плотно сидящими на полу людьми, ступая на цыпочках, и опускаясь на колени перед богиней Дордже Юндронмой. У меня даже сомнений не возникает, что существо, находящееся передо мной, не простая женщина-тибетка, даже не шаманка или оракул, а божество, вихрем носящееся по горам Тибета. Дакини. Она спрашивает имя, и я называю свое тибетское, которое так нравится Пале, что он меня даже обнимает. Несколько труднее объяснить, откуда я прибыла. Рик что шепчет по-тибетски об очень-очень маленькой стране, вырвавшейся из объятий России.

- Лиетува, - повторяет дакини и очень нежно сжимает мое запястье.
В поисках какой-то информации ощупывает кончики пальцев и после этого произносит: - Плохо.
Все слышат это, и вдруг в комнате устанавливается мертвая тишина. - Плохо! Плохо! Плохо!!! - выкрикивает Дордже Юндронма. - Ты больна и не лечишься.
Пугаюсь, но ровным образам настолько, как будто меня приковывают к позорному столбу. Чувствую себя провинившейся, поэтому кидаюсь оправдываться:
- Я уже почти год странствую по Гималаям... у меня не было возможности. По возвращении домой я так занята, что не успеваю...
Лхамо, все еще нащупывая пульс, качает головой с таким скорбным выражением лица, словно она моя мать. Теперь я начинаю чувствовать себя больной и, склонившись к самому уху женщины-оракула тихонько-тихонько, так, чтобы никто не услышал, спрашиваю:
- Это рак?
А она, довольно резко оттолкнув меня от себя, во весь голос кричит:
- Да, у тебя рак! И ты не лечишься! Почему?!
Внезапно настигает мысль о всех этих инджи, сидящих у меня за спиной, и я чувствую, что испортила им день. Взглядываю на Рика, но он отвернулся и закрыл лицо руками. Только Марина подползает на коленях ко мне и крепко обнимает, точно у меня уже началась агония. Словно доверяя величайшую тайну, произношу шепотом: - Я что-то предчувствовала, но все время считала, что тогда уж лучше умереть в Гималаях!
Лхамо, швыряя мне в лицо острое, словно наточенное, зерно, кричит:
- Ерунда! Глупости! Ты обязана лечиться! Ты должна жить! Ты такая красивая женщина!

("Ньиндже" - означает "красивая". Лхамо этот ласково звучащий комплимент говорит всем). Женщина-оракул подает мне знак расстегнуть одежду. Пала обхватывает меня за плечи. Тсеринг- за руки, Марина гладит голову, и вдруг Лхамо зубами вгрызается в мое тело. Она кусает еще и еще, и всякий раз в серебряную мисочку выплевывает по кровавому комку величиной с орех. Поначалу я даже не чувствую боли, только какое-то тупое нытье, словно под действием наркоза. Самое странное, что не выступает ни капли крови и не открывается ни малейшая ранка. Лишь Пала заботливо вытирает проступившую в месте укуса странную, похожую на кофе жидкость. Дордже Юндронма велит повернуться к ней спиной и что-то бормочет, разминая и тиская позвоночник, впервые радуясь, что обнаружила несколько предвещающих удачу родинок. Я слышу, как взяв металлический инструмент, она сосет, однако трубочка не касается моей спины, хотя чувствую, как из позвоночника вытекает что-то прохладное, скорее напоминающее воздух, нежели жидкость. Но рот Лхамо полон той самой коричневой густой массой. Все, поначалу наблюдавшие за мной, как за новой, поднявшейся на сцену актрисой, теперь застыли, потупив глаза и уперев взгляд в пол. Я жажду только одного, чтобы это скорее закончилось. Вот шаманка уже берет свой магический бубен, исполняет несколько мантр, сыплет зерно, считает, тяжело вздыхает и снова говорит:
- Плохо...плохо...ты обязана лечиться. Ты обязана прийти ко мне и завтра, и послезавтра, и в воскресенье на обряд огня".

Уползаю на свою место и словно обмираю. Прихожу в себя лишь тогда, когда у Лхамо уже заканчивается транс. Она поворачивается лицом к алтарю и поет, позванивая в колокольчик. Потом начинает задыхаться, стенать, охать и кланяться, касаясь лбом земли. Она сбрасывает корону и прочие божественные одеяния. Ничком падает на матрац, извивается, словно охваченная агонией, мучимая спазмами и конвульсиями. После таких вот истязаний Дордже Юндронма покидает тело женщины-оракула. Тибетцы и непальцы тотчас уходят, зато окаменевшие, потрясенные инджи остаются по-прежнему сидеть. Лхамо какое-то время лежит, как неживая, йотом начинает шевелиться, потягивается. Медленно-медленно опускается на колени. Молится. Поворачивается к нам и оглядывает всех живыми черными глазами. Улыбается. И почему-то извиняется: - Sorry… sorry … sorry…, - повторяет она.
Рик мне шепчет: - Так она пытается объяснить, что не является тем же самым существом, каким бывает в трансе.
Вдруг разражается плачем Марина, колючая, ироничная, закаленная жизнью, да к тому же еще и несравненная йогини, закручивающаяся в самые невероятные асаны, нарисованные в учебниках по "Хатхе-йоге".
- Я хочу лечить так, как она, я хочу, я хочу..., - захлебывается рыданиями сорокапятилетняя женщина, точно маленькая девочка, - мне было семнадцать, когда умерла мама, и тогда я поклялась лечить людей. Я выучусь лечить так, как она...
Пала приносит своей уставшей жене зубную щетку, пасту, мисочку с горячей водой. Она умывается, все еще оглядывая нас и улыбаясь, спрашивает на ломаном английском языке:
- Все хорошо? Плохо? Много проблем? Много болезней? Много боли?.. Я ничего не помню... Простите... Я очень-очень извиняюсь...
Красавица Тсеринг опять угощает нас чаем.
- Для меня весь мир перевернулся..., - плачет Марина.

Для меня - тоже. Но я бы хотела про это забыть. Забыть, забыть, забыть.
Когда выхожу на освещенную солнцем, шумную, заполненную нескончаемыми потоками людей в разноцветных одеждах улицу Катманду, у меня начинает кружиться голова. Рик без остановки извиняется и лопочет, что чувствует себя виноватым из-за того, что произошло. А разве что-то произошло? Марина с опухшим от слез лицом, уверяет, что все будет хорошо. Что будет хорошо? Лишь взгляд всевидящих глаз Будханатха возвращает меня в привычную колею, поскольку понимаю вдруг, что как бы ни были велики моя боль или испуг, они ничто по сравнению с Вечностью. Тут я окончательно успокаиваюсь и снова часами наблюдаю за бурлящей на пустоши жизнью или смотрю в небо, где медленно, почти не двигая крыльями, кружит большой, одинокий, потрясающей красоты орел.
Как и было велено, начинаю посещать Лхамо ежедневно. Теперь она усаживает меня перед собой первой, а, немного отойдя от все более болезненных процедур и гаданий "Мо", которые как и раньше не обещают ничего хорошего, наблюдаю за тем, как Лхамо лечит больных. Напрасно пытаюсь объяснить то, что необъяснимо, постичь то, что непостижимо, разгадать то, что невозможно разгадать.
Лхамо отдает свое тело космическим силам или божеству Дордже Юндронме каждый день, кроме понедельников, когда она позволяет себе немножко передохнуть. За один сеанс она принимает пятнадцать, двадцать, тридцать человек. Тем, кто хочет сохранить тайну и конфиденциальность, приходится либо смириться с осмотром на глазах публики, либо вообще отказаться от услуг женщины-оракула. Лишь венерических больных она принимает отдельно и, поговаривают, подобного рода пациентов она особенно не любит. Дордже Юндронма заставляет Лхамо впадать в транс, забирающий у нее много физических и психических сил даже тогда, когда приходит один-единственный несчастный. Богиня старается помочь всем, хотя если больной безнадежен, она прямо об этом говорит. Как написано в тайной истории этой богини, она сама зачастую лишь устанавливает болезнь и причину недомогания, а лечат другие мистические существа из ее свиты, которые тоже вселяются в Лхамо. Например, кусается и "высасывает" небесная собака по имени Кьитрапала. После нескольких встреч с этим созданием из параллельных миров я с трудом могу передвигаться от боли, а весь мой живот усыпан синяками величиной с кулак. Однако утешаюсь тем, что ни Кьитрапала, ни Дордже Юндронма меня до сих пор не оттолкнули, следовательно, у меня еще есть надежда. Лхамо отказывается лечить болезни крови и АIDS. Также ей не всегда удается одолеть особо сильных духов и демонов, вселившихся в людей.
Лхамо сегодия ставит диагноз и называет причину болезни, что отнюдь не всегда приемлемо для ума западного человека. Так пожилому французу, измученному непонятней хворью, у которого другие врачи подозревали даже АIDS, она сказала:
- Это - наги. В тебя вселились, нет, в тебя влюбилась нагиня. Ты бывал в Голландии?
Остолбеневший больной промямлил: - Да.
Дордже Юндронма затягивает протяжным тонким девичьим голоском:
- Голландия - красивая страна, разве нет? Там много цветов и много воды, и люди там очень привлекательны, так ведь? Такие места по нраву нагам...
Француз в состоянии только пролопотать:
- А вы сами били в Голландии?
Богиня хохочет:
- Нет! Что мне там делать?! В Голландии, мальчик, тебя приглядела нагиня, возможно, она даже предстала в женском обличье, нагини любят красивых парней, но любят своеобразно, они высасывают из них все жизненные силы...
Француз мнется и охает:
- Да у меня жена голландка... Неужели она?
Дордже Юндронма заливается хохотом:
- Глупец, твоя жена не нагиня.
Бросает зерно на бубен, пересчитывает и добавляет:
- В воскресенье приходи на обряд огня.

Иностранцы к Лхамо валом валят, а некоторые, вылечившиеся приносят еще и фотографии близких. То, как женщина-оракул ставит диагноз и лечит на расстоянии, также ошеломляет. В такой момент она берет один конец хата, на который кладет фотографию, а другой протягивает просителю. Лхамо всегда делает комментарии к изображению, хотя, находясь в трансе и закатив вверх глаза, по существу его и не видит.

- Ой, какие очаровательные у тебя дочки... мать уважаемого господина действительно слишком строга... этот мужчина явно несчастлив... своего пса корми естественной пищей...

Да, находятся и такие, кто приносит фотографии своих заболевших четвероногих друзей. Лхамо звенит в колокольчик и начинает высасывать из отсутствующих пациентов ту же коричневую жидкость, плеваться комками и камешками, а хата с того края, за который она держит, окрашивается чем-то, напоминающим зараженную кровь.

За все время я только однажды видела, как Лхамо проиграла. В тот раз перед нею уселась красивая, богато одетая, обвешанная золотыми украшениями непалка лет тридцати пяти. Ее придерживали за оба локтя муж и сын. Бесноватая. Несчастная уже с самого начала обращала на себя внимание тем, что никак не реагировала на окружение, сидела, как в припадке каталепсии, однако едва Лхамо впала в транс, неожиданно оживилась, принялась раскачиваться, непрерывно воя, как гиена. Дордже Юндронма, увидев эту пациентку перед собой, прямо-таки озверела, сорвала с нее все золотые украшения, растрепала аккуратную прическу, стала таскать за волосы, била, хлестала мечом и остро наточенным ножом колола горло, грудь, босые ступни. У женщины-оракула даже лицо опухло и посинело, а бесноватая только жутко выла голосом гиены. То же самое повторилось на другой день, пока наконец бесноватой, увы, как и мне, не остался единственный шанс - огненная пуджа.

По сегодняшним подсчетам, я вижу, что лечение мое у Лхамо длилось всего лишь две недели, хотя казалось, что оно затянулось на месяцы. Жизнь моя обрела невероятно однообразный и четкий ритм, как у любого тяжелого больного. А что я такова и есть, Лхамо напоминала каждый второй день, когда я являлась на ее целебные сеансы. С окончанием транса она не позволяла мне уйти, угощала сытным вкусным обедом, много шутила на ломаном английском языке, рассказывая историю своей жизни, словно и не помнила всех тех мрачных, полчаса назад высказанных приговоров, безжалостно выпавших при гадании "Мо" роковых предсказаний. Потом я возвращалась в свою комнату, закрывалась от всего мира и рисовала. Нет, уже не смерть. Скорее какое-то неуловимое неотвратимое превращение, в водоворот которого я попала. Вечерами я отправлялась к ступе Будханатха и почти до изнурения ходила и ходила кругами под звездным небом вокруг нее, прося о чуде. Еженощно прощаясь со ступой, я подолгу глядела в глаза космического Будды, выполняющего любое желание и обещающего все: рождение, жизнь, смерть.

Теперь я как никогда спокойна, а если и плачу, то лишь из благодарности, даже от какого-то младенческого восхищения, потому что ощущаю себя отдавшейся неизмеримой, беспредельной силе. Потому что мне кажется, будто меня хранит и лечит не только богиня Дордже Юндронма, которую я так люблю представлять на белом коне летящей по залитым лунным светом серебристым горам, но и сам Тибет. Не физический, ныне уже исчезающий со всех карт мира, а метафизический Тибет, который был, есть и будет. Поэтому, когда Рик находит для меня нового врача - японку, специалиста по рейки, шаманку тамангов, инджи с какими-то гомеопатическими панацеями, учившуюся в Шаолине - я категорически отказываюсь идти к ней. Твержу, что меня спасет только Тибет. Только Дордже Юндронма и Тибет.

Наступает день огненной пуджи. На этот обряд каждый обязан принести фрукты девяти видов, цветы девяти сортов и по кусочку продуктов, съеденных в тот день. Лхамо посреди своей "операционной" ставит чугунную миску с тщательно уложенной кучкой дров. Это - жертвенник. Вокруг него кругами, квадратами, треугольниками и другими магическими фигурами расставлены в маленьких серебряных блюдцах разные подношения: рис, ячмень, чечевица, фасоль, кунжут, горох, корица, камфара, масло, йогурт и т.п. В большой миске высится гора сырого мяса. В другую вместительную посуду пришедшие люди кладут цветы, фрукты и остатки пищи. Потом, как и во время обряда чод в Шугсепа, каждому раздают по комочку теста, который следует приложить ко всем своим болячкам, представляя себе "ответственные" за недомогания чакры, как будто впитывают болезни. Все это закатывается в округлый комок и скрепляется печатями с помощью больших пальцев обеих рук, окрашенных черной сажей. А в это время Лхамо, оборвав головки самых красивых цветов, украшает алтарь.

Нас рассаживают вокруг жертвенника, Пала всех опоясывает веревочкой, свитой из ниток пяти цветов. Так создается мандала огненной пуджи. Находящиеся внутри ее могут чувствовать себя спокойна и безопасно, однако те, кто оказался по ту сторону магического круга, рискует впитать в себя черные, отрицательные, опасные энергии, именно эти энергии во время ритуала будут изгоняться из больных и бесноватых. Поэтому на огненную пуджу не допускаются никакие любопытствующие зрители, и так уже в достаточно большом количестве собирающиеся на другие обряды женщины-оракула.

Транс начинается внезапно и весьма интенсивно. На сей раз Дордже Юндронма в одеянии золотистого цвета и в желтой короне выглядит особенно угрожающе. Она так колотит свою первую жертву, седоголового профессора из Лос-Анжелеса, жалующегося не нехватку радостей жизни и энергии, что другие участники ритуала, настигнутые "медвежьей болезнью", принимаются один за другим бегать в уборную, хотя женщина-оракул кричит, что непозволительно разрушать магический круг мандалы. С каждым несчастным Лхамо ведет себя по-разному: кому плюет в лицо, так как слюна богини обладает магической силой, кого колет раскаленным на огне кинжалом, кого лупит по голове главным символом Дордже Юндронмы - стрелой долголетия с лентами пяти цветов или по-матерински поглаживает искусанное небесным псом Кьитрапалой, усеянное синяками тело. На этот раз и ее магический бубен, кажется, настроен по-доброму, поскольку всем предсказывает только светлое будущее. Всем, за исключением бесноватой, которая после того, как ее безжалостно поколотили, лишь повыла голосом гиены, и, очевидно, меня.

Внезапно я испытываю панический страх, ибо начинает казаться, что именно здесь и теперь решится моя судьба, поэтому все отодвигаю тот миг смертельного приговора и к Лхамо подхожу последней. Она невероятно долго щупает мой пульс, хотя этого сегодня не делала никому другому, даже бесноватой, погрев руки над огнем, она снова что-то ищет в моем теле. И меня не бьет, только гладит. Лежачего ведь не бьют, верно? Она берет бубен. Бросает зерно. Считает. Очень близко придвинувшись ко мне, тихонько шепчет, чтобы никто не слышал: - Мне кажется, что все хорошо. Ты здорова. Ты счастливица. Ты избранная.
Я всхлипываю, а она меня обнимает и прижимает к себе. Коронованная богиня. Дордже Юндронма. Вечный Тибет, который был, есть и будет. Так какое-то время мы и сидим, обнявшись, освещенные священным огнем в центре магической мандалы.
Когда я возвращаюсь на свое место, все под влиянием внезапного импульса берутся за руки, как бы сроднившись. Дордже Юндронма, побросав в огонь все подношения - при этом пламя взметнулось вверх, точно вздыбившись - выходит из своего потустороннего состояния. Лхамо выглядит как никогда уставшей, но собравшиеся здесь по чьей-то воле из разных уголков земли люди все еще не хотят расходиться. Наконец все поднимаются и вроде готовы идти, тут Пала каждому вручает по таинственному мешочку. Туда он укладывает мясо, которое во время обряда в основном и впитало в себя черные силы, и другие приношения, не преданные огню, ими можно откупиться теперь от злых духов, нагов и кармических кредиторов. Пала предупреждает, что это очень опасная ноша, и с нею надо себя вести, как с бомбой с часовым механизмом. Магический ритуал будет завершен лишь тогда, когда содержание мешочка - болезни, отчаяние, отрицательную энергию, плохую карму - мы выбросим на перекрестке, трижды сплюнув через левое плечо и, никоим образом не оборачиваясь, зашагаем прочь. - Попросите таксиста остановиться на перекрестке и спокойно выполните все, что положено, - говорит Пала расстроенному чем-то профессору из Лос-Анджелеса.
-Для непальцев это вовсе не покажется странным.
Слегка очумев, выходим на улицу в ночную тишь и запахом мяса, на которое налажено заклятие, распугиваем всех окрестных собак Будханатха, вызывая их яростный лай. Послушно выполняю, что велено. По пути в гостиницу еще успеваю побеседовать со ступой Будханатха и по ее глазам вижу, что ни себе, ни другим не нужно объяснять того, что только что произошло.

________________

Материал с сайта

waylove.ru

Share this

Комментарии

фотографии Лхамо Долкар

Фотографии Лхамо Долкар

Спасибо, замечательно. Искала, но не нашла.



Dr. Radut | blog