Колокольная симфония Константина Сараджева

Колокольный звон наполняет архитектуру особым звучанием и мгновенно преображает лица людей.
Можно лишь представить, с каким восторгом люди слушали волшебную игру знаменитого московского звонаря Константина Сараджева! К сожалению, об этом знают немногие, но их вполне можно назвать счастливыми слушателями. Они познали совершенно новые возможности, таящиеся в колокольном звучании.

Есть люди, природный дар которых поражает воображение, выделяя их среди миллиардов соотечественников. Таким был Константин Сараджев (1900-1942 гг.). Он утверждал, что различает по 121 бемолю и 121 диезу у каждой ноты – гамма для него состояла из 1701 звука! Каждый человек и даже предмет, и даже цветовые оттенки у него ассоциировались с определенной нотой. В музее Монастыря сохранился составленный им в эти же годы «Список «Индивидуальностей» 16-ти из 18-ти перевезенных колоколов. Это описанные нотами звуковые спектры каждого колокола. Это обладатель необычайного, гиперэстетизированного слуха!

Уникальный музыкант, которому был доступен огромный, не слышимый никем другим звуковой, таинственный мир, обостренный слух которого улавливал тончайшие градации повышения или понижения тона, вправе запальчиво называть фортепиано «темперированной дурой»: столь просто и грубо настроен звукоряд этого инструмента. Дерзкие выпады в адрес музыкантов, слышащих «...в пределах тона лишь один несчастный диез или один несчастный бемоль», называя их глухими, вполне осознавал свой невероятный врожденный дар. Причем сам он был уверен, что людей с уникальными музыкальными способностями когда-нибудь непременно будет больше.

Так чья же это трагедия? Тех, кто слышит звуков меньше, или же это — его катастрофа? Ведь привести это «звуковое цунами» в гармонию непросто! — такие суждения о Сараджеве, о его прорыве в непознаваемое слышались после колокольного звона — концерта этого музыканта-художника.

Своеобразная красота, неведомая ранее гармония вибрирующего «звукового поля», переливающегося радугой оттенков, оказалась доступной звонным тембрам русских колоколов. Слышимое лишь ему одному разветвление и сплетение звуковых нитей, подобное изысканному кружеву; при разной силе удара по колоколам открывало музыканту возможность управлять сменой оттенков звуковых сплетений, достигая мягкого, гармоничного совместного слияния колоколов, создавая совершенно новое их звучание.

Московские музыканты, постоянные слушатели колокольного звона в его исполнении, называли Сараджева гениальным. Грозовые удары сменялись заливистым птичьим щебетом, неожиданные сочетания гармонично растворялись друг в друге. Поистине, создавался праздник колокольного ликования!

Мечтал Константин Сараджев о создании Московской концертной звонницы. С этой целью он поднимал вопрос о том, чтобы отделить полюбившуюся ему колокольню церкви святого Марона (расположена вблизи Якиманки в Москве) от церкви и сделать ее концертной, т.е. приспособить ее для исполнения музыкального, а не церковного звона.

Сараджев сознавал, что его умение есть и будет долгое время исключением. Поистине, титанические усилия, преодолеть которые он все же надеялся, не ослабляли его энергии. Сложность заключалась в том, чтобы воспроизводить не звон, а музыку на колоколах, должен быть абсолютный слух. Но им люди, к величайшему сожалению, обладают редко. Но и без этого хорошо, уже хотя бы мысленно, быть посвященным в область возможностей колокольной стихии.

К.К. Сараджев пытался вычленить из канонических церковных звонов собственно музыку, не ограничивать звон выполнением только религиозной задачи, использовать колокольную звонницу как единый музыкальный инструмент, подобный органу. Его звоны собирали множество слушателей, среди которых были великие музыканты, писатели и художники… Приходил он звонить и на Успенский храм-колокольню, поражаясь красоте звучания сброшенных впоследствии колоколов, о его колокольной музыке вспоминали впоследствии С.Рахманинов, Ф.Шаляпин, А.Цветаева и многие другие представители российской культуры. Череда предательств со стороны тогдашнего правительства — отзыв из Гарварда, куда он был приглашен формировать звонницу, запрет на колокольные звоны в России и последовавшая затем гибель его в трагическом 1942 году — все это не дало возможности К.К. Сараджеву завершить дело всей его жизни.

Все, кто хоть единожды слышал колокольные симфонии его духовного наследника Павла Маркелова, исполненные им и записанные на звоннице Успенского храма-колокольни, принадлежащей старообрядческому кафедральному собору во имя Покрова Пресвятой Богородицы, что в Рогожской слободе Москвы, отчетливо осознают, что они прикоснулись к чуду. Невероятно, что один-единственный человек, молодой и до прозрачности хрупкий, управляет уникальным оркестром из семнадцати сферических колоколов, пятнадцати латунных бил и звучащей колокольни. Действительно, создатель колокольни в определенном порядке расположил в толще ее стен огромные ниши и полости, благодаря чему вся колокольня превратилась в единственный на земле огромный, 71-метровый, звучащий музыкальный инструмент, колокольню-виолончель. Быть может, поэтому после завершения звона, в первые секунды послезвучия, когда таинство уже свершилось, но еще дрожит в воздухе последний звук, находящемуся в это мгновение на сорокаметровой высоте звонницы явственно слышится шум падающей воды, будто звучащие струи водопада или множества ручьев омывают со всех сторон колокольню, благословляя и охраняя только что созданную гармонию.

Считаю, счастливыми можно назвать тех, кто окунулся в фантастическую симфонию, неведомую для нашей привычной музыки, слушая этого волшебного мастера. Когда-то родится подобный ему гений колокольной музыки?! Он верил и уповал на рождение новой области музыки, доступной не только ему, но и другим людям.

В чем же заключается такая непостижимая еще людьми сила колокольного звучания? Возможно, в том, что в главный металл изготовления колокола — медь — прибавляют золото, серебро, бронзу, чугун, платину и сталь? Серебро, пояснял К. Сараджев, использовалось для открытого и звонкого звука; для закрытого — сталь; для резкого — золото; платину использовали для нежного звучания. Чугун придает звону тишину и спокойствие, а бронза — волнистую глухоту в виде крупных, рельефных волн.

К.Сараджев Список ценных колоколов

«Колоколистом», а не звонарем называли его знакомые. Такого звона никогда не было, утверждали знатоки.

Сараджев заставил звучать колокола необычным звуком — мягким и гармоничным, создав совершенно новое их звучание.

Для написания музыки на колоколах нужны не ноты, а совсем другие способы. Этим, кроме его самого, к сожалению, говорил он, никто не занимается. Колокол, считал музыкант, это – «звуковое дерево» в виде корня, ствола и кроны.

Воистину, трагедия гения — Константина Сараджева — постоянно жить в звучащем мире: видеть музыкальный образ — характер человека. Все люди звучали для него определенными нотами (ре-минор, ми-бемоль и т.д.); имели свое звучание и простые предметы: дома (до-мажор и т.д.), сахарницы (соль-диез)... Каждый звук для Сараджева имел свой цвет, например, ре-диез оранжевого цвета... Обладая таким даром, вполне сойдешь среди обычных людей за сумашедшего.

В семь лет он услышал колокол «величайшей красоты». В 14 лет впервые начал звонить сам. Целый год он звонил только в большой колокол и лишь в 15 лет начал трезвон (звон во все колокола), испытывая восторг и наслаждение от ритмических фигур и узоров.

Вовлекая себя в пучину колокольной феерии, он отчетливо сознавал, что для церкви такой его звон не нужен, что «... это грех так звонить, что господь накажет меня за такой звон».

«Сперва вы слышите тихие трели. Они все учащеннее. Потом вступают голоса больших колоколов, усиливаясь, пока не сольются в сложный аккорд, который перекрывает удар самого большого колокола… Звуки разрастаются, разбегаются и вновь сходятся, кажутся поражающей бурей. И все это в строжайшем соблюдении ритма», – так описывал Константин Сараджев одну из своих 116 колокольных симфоний.

Необыкновенный звонарь (он звал себя «колоколистом») в конце 1920-х по субботам ударял ко Всенощной в храме преподобного Марона на Якиманке. То был не звон – музыка космоса, перекличка ударов грома, лесного шума и птичьего щебета. Некоторые считали, что Сараджев нарушает церковные каноны, пугая звонаря: «Тебя Бог накажет за такую игру!» А впечатлительный Котик – так звали Сараджева близкие – чувствовал, что над ним занесен топор.
В ту пору по всей России храмы не строили, а ломали, и колокола, чей совершенный звук порою лишал Сараджева чувств, один за другим бросали оземь, отправляя в плавильную печь. В угаре был уничтожен лучший в России колокол Симонова монастыря, в честь которого Котик выбрал себе псевдоним – Ре.

Звонарь понимал, что в одиночку тут ничего не сделаешь. И тогда, заручившись поддержкой Наркомпроса и нескольких именитых композиторов, Сараджев разработал проект светской концертной «образцово-показательной» колокольни для Парка культуры и отдыха в Нескучном саду.

Он на страницах книги «Музыка-колокол» доказал, что колокольный звон – искусство, а колокола – бесценное сокровище. Он смертельно надоел властям прошениями. И неугомонного звонаря решили командировать... в Гарвардский университет, сотрудники которого захотели приобрести в Москве целый набор обреченных на переплавку колоколов.

Котик составил для американцев гармоничный медноголосый ансамбль. Он придумал для Гарварда 100 оригинальных звонов! Но Россия буквально не отпускала звонаря...

Шел 1930 год. Котик отплывал за океан из пароходом из Ленинграда. Поезд Сараджева прибыл на Московский вокзал, когда в городе звонили заутреню. Котик определил, откуда льются самые красивые звуки, вышел к храму и попросил разрешения звонить. Он напрочь забыл о командировке в Гарвард! Друзья отправили его в Америку буквально силком, следующим рейсом.

Котик слыл в Москве оригиналом. Рояль называл «несчастной темперированной дурой», всех музыкантов – глухими и упорно отказывался постигать азы композиции. Он уверял, что различает в октаве... 1701 звук! Котика захлестывало многоголосье Москвы, море звуков. Он обладал «цветным» слухом. И не сомневался, что каждый человек, предмет или явление по-своему «звучит», только окружающие этого не слышат! Свою даму сердца, балерину Большого, Котик называл «ми бемоль». Любил ездить в трамвае по старинным московским улицам. Свешивался с подножки, провожая взглядом особнячки в стиле, как он громко оповещал пассажиров, «до 112 бемолей» (что-то вроде ампира).

Мало того – он слышал на расстоянии! Если терялась какая-то вещь, мигом отыскивал, объясняя: «Нашел по звуку!» Однажды его отец, известный скрипач и дирижер Константин Сараджев-старший, давал концерт в консерватории, а сын, сидя дома на Кисловке, делал замечания: «Флейтист сфальшивил… контрабас вступил рано». Вернувшись домой, отец подтвердил – точно! И все равно Котику не верили. Его показывали медицинским светилам. Знаменитый психиатр Гиляровский развел руками: «А может, он гений?» …Длинноволосый звонарь из России не вызвал у чопорных сотрудников Гарвардского университета доверия. Стоял студеный октябрь, а Котик был в летнем наряде: подпоясанная ремешком черная блуза, черная шляпа и трость. Никто не догадался предложить русскому гостю теплой одежды.

Московские колокола числом 17 уже прибыли в Гарвард. Один оказался непригодным. Скупые американцы обошлись половиной составленного Котиком ансамбля. Тем не менее он приступил к настройке. Университетский городок день и ночь оглашало позвякивание, ужасно раздражавшее студентов. А президент Гарварда г-н Лоуэлл и вовсе решил, что русский неуч портит дорогое имущество: ведь по традиции колокола настраивают, делая насечки напильником, и никак иначе! Вообще-то американцы собирались управлять колокольными языками с помощью пульта, установленного в теплом помещении, а не вручную, на ветру, как того хотел Сараджев. Котик понял, что русский звон не подлежит экспорту в Штаты. Его мечта устроить собственную колокольню хотя бы за океаном разбилась. У замерзшего, измученного придирками гарвардских снобов звонаря случился эпилептический припадок.

В детстве «Князь» собирал флаконы от духов, бубенцы, колокольчики и играл в звонаря. Но мальчик-колокольчик с Остоженки не смеялся с тех пор, как не стало его мамы. Беда стряслась, когда она бросилась на крик сына, упала и больше не поднялась.
Мама тогда болела тифом, и ей нельзя было вставать. Потрясенный мальчик начал заикаться. Он посвящал памяти мамы Нали – дочери знаменитого педиатра Нила Филатова – свои первые фортепьянные пьески. Знатоки пророчили: растет второй Римский-Корсаков, но ошиблись. В 7 лет, когда до ребенка донесся звук колокола Симонова монастыря, его сразил эпилептический припадок. Поправившись, он охладел к фортепиано. А в 14 уже звонил в подмосковных храмах.
А Гарвардский университет не нуждался в звонаре-эпилептике! Контракт с Сараджевым расторгли. Впрочем, приглашенный эксперт установил: настройка и развеска колоколов на башне Лоуэлл-хаус выполнены безукоризненно.

К.Сараджев. План размещения 34 колоколов в Lowell House

Американцы спохватились: где Котик? Поздно! Звонарь уже плыл к родным берегам, делая записи в дневнике: «Не забыть надеть куртку, теплую шапку и ботики…» Его отца, Сараджева-старшего, тоже называли большим ребенком. Как-то в молодости он на спор принял участие в конкурсе актрис на самые красивые ножки (прочие части тела были спрятаны за занавесом) и... победил! Уникальный слух Котика – наследство папы, которого прозвали «сараджефон» за умение подражать голосом всем инструментам оркестра.
Сын обожал отца. Всегда загодя чувствовал, когда тот подходил к дому. К несчастью, в 1935-м Сараджева-старшего, по происхождению армянина, перевели из Московской консерватории в Ереван. Котик лишился и поддержки, и жилья – его пристанищем служил отцовский кабинет в консерватории. Пришлось переехать к родным, на диванчик в проходную комнату. Бывший звонарь подрабатывал настройщиком – здесь ему не было равных. Вечерами бросался к роялю, пытаясь аккордами воспроизвести голос навек умолкнувших колоколов. А потом рыдал, рыдал...
Надежды вернуться в Америку и дать там большой колокольный концерт таяли: музыкант не знал, что в Гарвард отправлено ложное сообщение о его смерти. Но смерть пришла к нему только в 1942-м, в подмосковном психоневрологическом интернате.
Есть сведения, что Котика вместе с другими пациентами отравили фашисты. Он не был безумцем. Он пал жертвой эпохи. Он знал на память голоса тысяч колоколов, а самые звучные успел зафиксировать на нотной бумаге, облазив все колокольни Москвы и Подмосковья.
Спектры звучания 317 так называемых «благовестников», легендарных больших колоколов, известны нам лишь в записях Сараджева. Благодаря им утраченное можно возродить!

Вся его жизнь прошла в изучении возможностей колокольного звона — уникального пласта русской культуры, уходящей в глубину веков; создании на ее основе нового, неведомого прежде, направления в музыке, всколыхнув бурю в московских музыкальных кругах.

Сараджев считал, что колокол еще не познан и на многих колокольнях «... колокола просто висят без действия, пропадая со всей своею прелестью... Наше сознание, что колокол — элемент чисто музыкальный, еще спит и спит оно крепким-накрепко сном... Жаль, что с первого дня его существования смотрели на него, как на какое-то било».

В 1930 году Сараджева пригласили по контракту на год в роли эксперта по колоколам приехать в Соединенные Штаты, пообещав построить для него в Гарвардском университете звонницу, закупив нужные колокола в СССР. Но московского звонаря в США преследовали неудачи: он совсем не владел английским языком; набор колоколов был неполным, а звон настраиваемых им колоколов оказался невыносимым для живущих рядом людей; к тому же, он заболел и был вынужден уехать обратно.

В 1930 году церковный звон в СССР был запрещен.

Что может быть хуже в жизни уникума, обладателя невероятного слуха, влюбленного в колокольную стихию, «последнего звонаря Москвы»?

Это был «знаток всех колоколов и колоколен Москвы и ее окрестностей (в количестве 374 колоколен)».

И тем не менее, упразднение церковного звона обрадовало К. Сараджева и открыло ему дорогу для еще более настойчивого ходатайства по устройству музыкальной концертной звонницы нового типа с исполнением не просто звона, а колокольной музыки и утверждения колокола как музыкального инструмента, а не просто била.

Мечтая о создании художественно-концертной звонницы, он обратился в Антиквариат при Наркомпроссе, в чьем ведомстве находились уникальные ценные предметы; в том числе, и колокола, снятые с московских колоколен; с заявлением о сохранности 98 колоколов, «имеющих колоссальнейшую как музыкальную, так и научную ценность».

Многие известные музыканты Государственного института музыкальной науки (ГИМН) составили письмо-ходатайство о создании для него «чисто музыкальной концертной звонницы, как для единственного в СССР исполнителя и композитора в этой отрасли музыки и предоставить ему необходимые колокола из фонда снятых колоколов или с колоколен закрытых церковных зданий».

Письмо подписали Р. Глиэр, Н. Мясковский и многие другие музыканты.

К. Сараджев считал «великим, жизненным счастьем для себя иметь рядом с собой хоть одного человека с тончайшим, абсолютнейшим слухом, чтобы подтвердить свои наблюдения».

Известно, что истинный слух выше абсолютного слуха. Это — способность слышать звук, издаваемый всякой вещью: звук кристаллов, камней, металлов...

Музыкальное мировосприятие К. Сараджева подобно вызову всему человечеству с его далеким от совершенства слуховым восприятием окружающей среды!

К сожалению, создание концертной звонницы при его жизни не осуществилось. Мечта о трансляции колокольных концертов по радио на весь мир стала возможной лишь после его смерти.

В 1942 году Константин Сараджев скончался. Когда-то еще в мире появится подобный ему феномен?

Почти полвека прошло с тех пор, когда многие регионы нашей страны охватила «колокольная лихорадка».

Члены Ассоциации Колокольного Искусства России, созданной в 1989 году, высоко оценили деятельность К.К. Сараджева в деле развития колокольной музыки и создании художественного колокольного звона. Началось время возрождения колокольного звона, как особой разновидности русского музыкального искусства, у самых истоков которого стоял Константин Сараджев — первооткрыватель новой эры в музыкальном искусстве колокольного звона.

____________________

Материал с kizhi.karelia.ru, danilovbells.ru

Подготовила Виола ГУЩИНА,
ст. научный сотрудник музея-заповедника «Кижи»

При подготовке материала использована книга А.И. Цветаевой и Н.К. Сараджева «Мастер волшебного звона», М., 1988 г.