Р.Генон. О паломничествах

Недавнее воспроизведение в «Покрывале Изиды» замечательной статьи г-на Грийо де Живри о местах паломничества побуждают нас вернуться к этому вопросу, на котором мы уже кратко останавливались, как отмечает г-н Клавель в своей презентации данной статьи.

Вначале отметим, что латинское слово peregrinus, откуда “пилигрим” означает одновременно “путешественник” и “чужестранец”, “странник”. Это простое замечание уже дает место довольно любопытным сближениям: в самом деле, среди подмастерьев одни определяются как “прохожие”, а другие как “странники”, что в точности соответствует двум смыслам слова peregrinus (каковые мы также находим в еврейском gershon); с другой стороны, в Масонстве, даже современном и “спекулятивном”, символические испытания инициации называются “путешествиями”.

Кроме того, во многих различных традициях различные инициатические стадии зачастую описываются как этапы путешествия; иногда речь идет об обычном путешествии, иногда о плавании, что мы уже отмечали в других обстоятельствах. Эта символика путешествия пожалуй, является более употребительной, нежели символика войны, о которой мы писали в нашей последней статье; в конечном счете, нельзя сказать, что та и другая не находятся в некоторой связи между собой, что подчас находит внешнее выражение в исторических фактах; мы думаем при этом, в частности, о существовавшей в средние века тесной связи между паломничествами в святую Землю и Крестовыми походами. Добавим также, что даже в самом обычном религиозном языке земная жизнь, рассматриваемая как период испытаний, зачастую ассимилируется с путешествием, и даже определяется как паломничество, а небесный мир, цель этого паломничества, также отождествляется с “Святой Землей” или “Землей Живых” (1).

Состояние “блуждания”, если можно так выразиться, в целом является состоянием “испытания” (послушничества); и здесь также мы можем отметить, что именно такой характер оно носит в организациях, как союзы подмстерьев (Компаньонажи). Сверх того, что в этом отношении верно для индивидов, может оказаться верным, по крайней мере в некоторых случаях, и для народов, взятых в целом: весьма яркий пример – это евреи, сорок лет блуждавшие по пустыне прежде чем они достигли Земли обетованной. Здесь, впрочем, следует провести различие, так как это состояние, преимущественно переходное, не следует смешивать с состоянием номадическим, вполне нормальным для некоторых народов: даже прибыв в Землю Обетованную, и вплоть до времени Давида и Соломона, евреи были номадическим народом, но этот номадизм не носил того характера, что их странствия по пустыне (2). Пожалуй. уместно рассмотреть третий случай “блужданий”, который можно было бы обозначить более уместным словом “злоключения”: таков случай иудеев после их рассеяния, а также, по всей видимости, случай цыган; но это увело бы нас слишком далеко, и мы отметим только, что случай этот применим в равной мере как к индивидам, так и к коллективам. Отсюда видно, насколько сложны эти вещи и как важно проводить различия между людьми, предстающими в одном и том же обличье, и смешанных с паломниками в обычном смысле слова, тем более, что надо добавить следующее: порой случается, что инициированные, достигшие цели, даже “адепты”, принимают, по особым причинам, облик “странника”.

Но вернемся к паломникам: известно, что их отличительными знаками были раковина (так наз. раковина св. Иакова) и посох; этот последний, тесно связанный с посохом подмастерья, – естественный атрибут путешественника, но он имеет немало других значений, и мы, возможно, как-нибудь посвятим этому вопросу особое исследование. Что касается раковины, то в некоторых областях она называлась creusille (“скребок”?)? и это слово может быть сближено со словом creuset (“тигель”), что приводит нас к идее испытания, если рассматривать его в духе алхимической символики и подразумевать при этом “очищение”, “катарсис” Пифагорейцев, что было подготовительной фазой инициации (3).

Поскольку раковина рассматривалась, в частности, как атрибут св. Иакова, то мы должны сделать в связи с этим ремарку, касающуюся паломничества св. Иакова Компостелльского. Дороги, по которым некогда шли паломники, нередко назывались, да и сегодня называются, “дорогами св. Иакова”; но это выражение имеет в то же время совсем другое применение; “дорога св. Иакова” на языке крестьян в действительности означает “Млечный путь”; и это, пожалуй, окажется не столь неожиданным, если мы обратим внимание на то, что Компостелло этимологически есть не что иное, как “звездное поле”. Мы встречаем здесь другую идею – идею «небесных путешествий», к тому же в соотнесении с земными путешествиями; вот пункт, который сейчас не может стать предметом нашего подробного обсуждения; отметим лишь, что здесь можно предугадать определенное соответствие между географическим положением мест паломничества и самим порядком небесной сферы; здесь “сакральная география”, которую мы упомянули, интегрируется в истинную “священную космографию”.

В связи с путями паломничества стоит напомнить заслугу г-на Жозефа Бедье, состоящую в признании связи, которая существует между святилищами, отмечавшими его этапы, и формированием песен о подвигах (chanson de geste). Этот факт, как нам представляется, можно понимать в более общем смысле, и то же самое можно было бы сказать о распространении множества легенд, реальное инициатическое значение которых, к сожалению, почти всегда неправильно понимается нашими современниками. В силу множественности наших чувств рассказы такого рода могли бы быть адресованы одновременно толпе обычных паломников и …другим; каждый понимал их в меру собственной интеллектуальной способности, и лишь некоторые проникали бы в их глубокое значение, как происходит со всяким инициатическим учением. Здесь уместно отметить, что, сколь бы ни были различны люди, бредущие по дорогам, включая разносчиков и даже нищих, между ними устанавливался, по причинам, с трудом поддающимся определению, известная солидарность, каковая выражалась в усвоении особого условного языка – «арго раковины» или «языка пилигримов». Г-н Леон Доде отметил в одной из своих недавних книг интересную вещь – многие из слов и поговорок, принадлежащих этому языку, встречаются у Вийона и Рабле (4); а по поводу последнего указывает, что достойно внимания с той же точки зрения, на следующий момент: в течение многих лет «он странствовал по Пуату, провинции, тогда знаменитой своими мистериями и фарсами, которые там исполняли, а также бытовавшими там легендами: в Пантагрюэле находим следы этих легенд, фарсов и известное число терминов, принадлежащих, собственно, жителям этой провинции» (5). Мы цитируем эту последнюю фразу потому, что помимо упоминания о легендах, о которых мы только что говорили, она поднимает другой связанный с ними вопрос – о происхождении театра. Последний вначале был, с одной стороны, по преимуществу странствующим, а, с другой стороны, облечен в формы, религиозные по характеру, по крайней мере в его внешних проявлениях: последние можно сблизить с религиозностью паломников и тех, кто внешне выглядел таким же образом. И еще более значения отмеченному факту придает то, что он свойствен не только средневековой Европе; история театра в античной Греции совершенно аналогична, и подобные примеры можно было бы найти в большинстве стран Востока.

Но нам следует ограничиться и мы рассмотрим только еще один последний момент в связи с выражением «благородные путники» по относимое к инициированным или, по крайней мере, к некоторым из них, именно по причине их паломничеств. Выше М.О.В. де Л. Милош писал следующее: «Благородные странники» – это тайное имя посвященных античности, переданное устной традицией средним векам и новому времени. Последний раз оно было произнесено публично в Париже 30 мая 1786 г., в ходе сеанса парламента, посвященного допросу знаменитого обвиняемого (Калиостро), жертвы памфлетиста Тевено де Моранда. Странствия посвященных отличались от обычных познавательных лишь тем фактом, что их маршрут, с виду полный приключений, строго совпадал с тайными устремлениями и способностями адепта. Самые знаменитые примеры таких паломничеств дают нам Демокрит, посвященный в тайны алхимии египетскими жрецами, и магом по имени Останес, и в азиатские учения в ходе пребывания в Персии и, по мнению некоторых историков, в Индии; Фалес, получивший образование в храмах Египта и Халдеи; Пифагор, посетивший все известные страны древности (весьма вероятно, также Индию и Китай); в ходе пребывания в Персии он вел беседы с магом Заратасом, в Галлии – с друидами, и, наконец, в Италии держал речи в Собрании старейшин в Кротоне. К этим примерам следовало бы добавить пребывание Парацельса во Франции, Австрии, Германии, Испании и Португалии, Англии, Дании, Голландии, Швеции, Литве, Валахии, Далмации, России и Турции; равным образом, путешествия Николя Фламеля в Испании, где мэтр Канчес научил его расшифровке знаменитых иероглифических фигур книги Авраама еврея. Поэт Роберт Броунинг определил тайную природу этих странствий с научной целью строфой, удивительно богатой по интуиции:

«Я вижу мою дорогу, как птица свой путь, что ничем не отмечен; в некий день, в свой день и час, я прибуду. Он ведет меня, Он ведет птицу». Годы странствий Вильгельма Мейстера имеют такое же инициатическое значение» (6). Мы стремились воспроизвести этот отрывок целиком вопреки его длине, ради содержащихся в нем интересных примеров; несомненно, можно было бы найти немало других, более или менее известных; но приведенные особенно характерны, хотя не все они, пожалуй. относятся к случаю, отмеченному нами выше, и что не следует смешивать «познавательные путешествия», даже действительно инициатические, с особыми миссиями адептов или даже некоторых посвященных меньшей степени.

Возвращаясь к выражению «благородные странники», мы хотели бы в особенности привлечь внимание к тому, что эпитет «благородные», по-видимому, указывает не на всякое посвящение, но, собственно, на посвящение Кшатриев, или на то, что можно назвать «царским искусством», следуя выражению, сохраненному до наших дней масонством. Другими словами, речь идет об инициации, относящейся не к чисто метафизическому порядку, но к порядку космологическому, и к приложениям с ним связанным, или же ко всему тому, что на Западе было воспринято под общим названием «герметизма». Если это так, то г-н Клавель совершенно прав в своем утверждении, согласно которому св. Иаков соответствовал скорее точке зрения «традиционных наук»; и даже если не вспоминать о весьма вероятном сближении с «мэтром Иаковом» союзов подмастерьев (компаньонажей), многое указывает, что это соответствие оправдано. Именно в этой области, которую можно назвать «посреднической», относится в действительности все то, что распространялось на путях паломничеств наряду с традициями компаньонажей, равно как и цыган. Знание «малых мистерий» являясь знанием законов «становления», приобретается посредством прохождения «колеса вещей»; но знание «великих мистерий», будучи знанием непоколебимых принципов, требует неподвижного созерцания в «великом одиночестве», в неподвижной точке в центре колеса – недвижного полюса, вокруг которого совершаются, без его участия, вращения проявленной Вселенной.

Перевод с франц. Т.Ф.

1. В том, что касается символики «Святой Земли» мы отсылаем к нашему исследованию «Царь Мира», а также к нашей статье, появившейся в специальном номере «Покрывала Изиды», посвященном тамплиерам.

2. Различение номадических (пастушеских) народов и оседлых (земледельческих), которое восходит к самым истокам земного человечества, имеет большое значение для понимания характерных особенностей различных традиционных форм.

3. Здесь можно было бы сослаться на сказанное нами в «Царе Мира» о назывании посвященных в различных традициях словами, связанными с идеей «чистоты».

4. Ужасы войны, сс. 145, 147 и 167.

5. Там же, с. 173.

6. Les Arcanes, pp. 81-82