Skip to Content

Культ св. Михаила в латинском Средневековье V-XIII веков

Работа посвящена теме мифа и мифологических образов в культуре.
По стечению обстоятельств, весьма, впрочем, для нашего отечества характерному, главный труд Добиаш-Рождественской «Культ св. Михаила», отпечатанный в 1918 году ничтожным тиражом на гектографе, не просто оказался забыт, но практически исчез, как первоиздания Шекспира. Характер и формат нашего журнала не позволяют воспроизвести эту книгу во всей ее академической строгости и цельности. Однако, пожертвовав библиографией и обширными латинскими цитатами в примечаниях, мы постарались сохранить в неприкосновенности основной текст.

Галло-германский Бог и библейский ангел

История Михаила Архангела на восточной половине христианского мира была предметом по крайней мере одного серьезного научного исследования (W. Lu?ken Michael, Eine Darstellung und Vergleichung der iudischen und der morgen - landisch-christlichen Tradizion vom Erzengel Michael. Gottingen, 1898 — прим. авт.). Далеко не в таком положении находится западная его биография. Из лаборатории католической науки начиная с XVII века выходили произведения, посвященные этому предмету и представляющие в самом лучшем случае бессистемное нагромождение наряду с сомнительными известного числа ценных текстов, <…> а в худшем — благочестивые фантазии без всякой исторической ориентировки и научной основы. Уже в некоторых ранних работах, написанных на разбираемую тему или затрагиваю-щих ее попутно, появляется одно притягательное утверждение: прямой преемственности культа Архангела культу Меркурия Арвернского, если соответствующее произведение появилось на территории бывшей романской Галлии, и Меркурия Арвернского, если оно создалось на почве германской культуры. <…> Прежде чем приступить к анализу приведенных в этом направлении аргументов, мы резюмируем в этой вводной главе те факты, которые можно считать установленными для интересующей нас темы в религиозной эволюции заальпийской Европы.

Ее великие боги утратили первоначальный, подлинный свой облик задолго до появления христианских небожителей. «Средние века» открываются официально переселением народов. Но в этой длительной буре, которая должна была придвинуть варварские общества к культуре средиземноморского круга, культы двигались быстрее их носителей, и античи их полководец (Юлий Цезарь. — Прим ред.), пытавшийся уловить и выразить в римском имени природу неведомого божественного образа и, может быть, предуказать форму его желаемого преображения, записал в Комментариях о Галльской войне: Deiun maxime Mercurium colunt… Huis sunt plurima simulacra (CAESAR De bello gallico VI, 17, I) («Из богов они больше всего почитают Меркурия. Он имеет больше, чем все другие боги, изображений». — Прим. ред.); но уже поколение правнуков Верцингеторига (предводитель самого масштабного восстания галлов против Цезаря. — Прим. ред.) не помнило народного имени старого бога. На одетых буком вершинах Возжей и Морвана, на потухших вулканах Оверни, над руслами рек или источниками теплых вод оно чтило Меркурия, более специально—Меркурия Арвернского, воздвигая ему величественные храмы классической конструкции и заказывая статуи в греческих мастерских. <…> Дальнейшая религиозная история романизирующейся и наконец римской Галлии подтвердила наблюдение или оправдала предуказание своего завоевателя. Накануне гибели античного мира, когда эта провинция защищала особенно энергично свое латинское существо, в ней особенно силен и жив был культ Меркурия в его двуедином значении национального патрона Галлии и охранителя римского мира. В царствование галльских императоров Галлиена и Клавдия, Постума и Нумериана Галлия и Империя были наводнены медалями, носившими на одной стороне Pietas-, Fides-, Religio Augusti, а на другой — изображение Меркурия с посвящением — Mercurio conservafori Augusti, Mercurio fel?ci или Mercurio pac?fero (Меркурий— хранитель Августа. Меркурий Счастливый, Меркурий, несущий мир. — Прим. ред.). Приняв латинское имя и стереотипное изображение бога мирной промышленности и торговых договоров с его красивым безбородым лицом, крылатыми сандалиями и кадуцеем (жезл, обвитый змеями, средоточие магической силы, атрибут Меркурия-Гермеса в ипостаси проводника душ в царство Аида. — Прим. ред.), Галлия, однако, глубже и серьезнее своей метрополии вдумывалась в его образ. Устраняя в нем черты лукавого и плутоватого божка, она поднимала его до значения величайшего, первого бога, галло-римского и — поскольку Галлия вела за собой Империю — всеримского бога, который нес ей защиту, счастье и мир.

На монетах галльских императоров, по-видимому, его особенно охотно означали как Путника — Viator. Надписи солдат чтят его как хранителя в опасностях и проводника в чужих странах. Он связан с мыслью о победоносном Меркурии — Mercurius invictus (Меркурий непобедимый), Mercurius Victor (Победитель), — которая воплощается в изображении бога с крылатой победою или орлом в руке.

Достаточно твердо, по-видимому, установлен ответ на вопрос, чем объясняются особенности галло-римского Меркурия, отличающие его от римского соименника. Их ищут в свойствах неизвестного божества, которое согласилось переодеться в Меркурия в романизированной Галлии. Каково было его кельтское имя? Со времени исследования Д’Арбуа де Жубенвиля держится мнение, что великий галльский бог, чьи «многочисленные святилища» видел Цезарь, назывался Lug (Луг (Сияющий) Самилданах (букв. «Искусный во многих ремеслах»). Устроитель ремесел, маг. воин. Изображался в сагах молодым, статным, светлым обликом и отмеченным знаками королевского сана. Атрибут—копье. Есть основания считать его богом, пересекающим границы разных измерении мироздания и одновременно находящимся в нескольких мирах). <…> Именно его, как утверждает Жюллиан, друиды и должны были представить Цезарю как «изобретателя искусств, покровителя дорог и руководителя путников, дающего помощь в добывании богатств и торговых делах. Во всяком случае если научное исследование не восстановило его точного имени и не решается сказать, какой галльский бог скрылся под латинским названием, то, по-видимому, оно разгадывает с большою уверенностью внутреннюю природу сложного божественного образа, окончательно сформировавшегося, быть может, уже только под взаимодействием национальной и чужой религиозной мысли, притом не столько римской, сколько греческой (<…> предпочтение, которое первое время галльская пластика оказывала архаическому (VI в. до Р.Х.) бородатому типу Гермеса, прежде чем усвоила для своего всекельтского бога безбородый тип Меркурия). Если галльский Меркурий — миротворец, то это — «один из тех миротворцев, которые вечно борются», что придает его образу драматическую силу, неведомую веселому богу с кадуцеем. Но ведь бог с кадуцеем на другой половине античного мира не столько водил предприимчивых купцов по житейским дорогам и перекресткам, сколько был руководителем за пределы земных путей. К какому из них был ближе галльский Меркурий? Истинное его содержание раскрывается из памятников религиозной пластики, где он представлен трехглавым, как греческий Гермес, в схватке или после победы над рогатым (рог месяца?) Цернунном, богом ночи или подземных богатств, или с зловещими его спутниками, каковы змея с бараньей головой, ползучие или рогатые животные, воплощения темной глубины земли и сумрака ночи. Побеждая Цернунна, Меркурий вырывает его рог, и в его руках он становится рогом изобилия. Он подчиняет себе его свиту, и на победных изображениях за торжествующим богом следуют змея, черепаха, корова и козел.

Полный еще боевого напряжения, он держит в руке палицу, которою убил змею, и лук, из которого пускал стрелы в Цернунна. Подле него часто находится конь, «символ победного восхождения солнца и быстрого бега его диска по небу», петух— вестник зари; над ним парят птицы — вороны, голуби, жаворонки. Бог, о котором вещает загадочный и вместе с тем прозрачный язык этих символов, далек от плутоватого патрона римских купцов. Уже первые исследователи галльской религии чувствовали большую его близость к греческому Гермесу, вестнику дня, который рассеивает предрассветные туманы и разгоняет звездные стада. «Это один из тех дорогих мифологии образов, в которых воплощается великая драма физического и духовного мира, вечно оспариваемая и вечно одерживаемая победа света над мраком и добра над злом» (не будучи специалистом по античности и не занимаясь специально кельтским и германским язычеством, Добнаш-Рождественская часто воспроизводит в их оценках упрощенные построения мифологической школы, сводившие расшифровки мифа к природным явлениям.— Прим. ред.).

С этим многозначительным божественным образом римская Галлия встретила надвигавшееся Средневековье. Защитник Империи, крылатый путник и вождь в странствиях, бог. парящий на высотах, победитель змеевидного воплощения тьмы и зла, двойник Гермеса-Психопомпа («Водителя душ» в мир мертвых. — Прим. ред.), галльский Меркурий, казалось, мог быть вытеснен только божеством равной ему силы и глубины.

Круг его поклонников был очень велик. Рассеяние его исторически известных святилищ от Пиринеев и Альп до Северного моря и от Атлантического океана до Возжей являет— является выразительным свидетельством этого культа в собственной Галлии. < ..>

Народы зарейнской Германии были поклонниками другого бога, сходного, но не тождественного галльскому Меркурию, менее его, быть может, содержательного и отчетливого, зато имевшего то преимущество, что он сохранил свое подлинное имя. <…> Германисты не имеют оснований сомневаться, что рейнского Меркурия называли на его родине Вотаном. Приняв римский принцип обозначения дней недели именами богов, германцы поставили в них соответствующие национальные эквиваленты, и dies Mercurii получил в этой системе соответствие в Wuodenesdag (среда. — Прим. ред.).

Сближение Вотана с Меркурием—Гермесом античности и еще более с Меркурием галльским (Меркурий германский, как и галльский, — великие, первые боги своего народа) отмечается в ряде характерных его черт. Бог ветра (или ветреного неба), он постоянно в движении, он «вечный путник» и потому покровитель путников. Так как «ветер веет с гор» — он бог горных высот. В воздухе живут души умерших; Вотан становится их вождем. В нем то же соединение воинственных черт («Вотан — это ужас, — говорит Адам Бременский, — он ведет войны и дает человеку доблесть для сокрушения врага») (основа имени Вотан означает священное магическое безумие. — Прим. ред.) с чертами охранителя мирной культуры <…>

Несомненно, германское его имя звучало более властно, и в его облике проступали более однообразно суровые черты по мере движения к востоку. Батавские легионеры на Рейне сами в I веке чертили посвящения царю Меркурию, но саксы в VIII веке, вероятно, только из угроз каролингских капитуляриев (так именовались эдикты, регламентировавшие все стороны образа жизни населения империи Карла Великого. — Прим. ред.) узнавали, что родных богов, чей культ запрещали им эти капитулярии, звали на официальном языке Меркурием и Юпитером, те вопросы и ответы, произнесения которых требовала церковь при обряде крещения в Саксонии в ту же каролингскую эпоху, среди дел днавола прямо поминали «дела Вотана». Не столько мирные, сколько воинственные свойства <-> выдвигаются на первый план в «чистом» германском Вотане, заставляя определять его как «ужас», как «ярость» и даже колебаться. Меркурием или лучше Марсом следует переводить его грозное имя <…>. Он избирал свои жилища на горах, откуда первым встречал солнечный восход и слышал крики воронов (ворон — священная птица Вотана, как и Луга. — Прим. ред.). Он выбирал их в царстве вольного воздуха, где сталкивались бури и носились вереницы мертвых.

Какою могла быть в новом мире судьба его державы? Кто из христианских небожителей по своим свойствам царя-воителя мог быть претендентом на его корону? На это намекает одна поздняя легенда, записанная в житии Альтманна Пассауского. По соседству с городом Маутерн, где однажды остановился святой, высится большая гора Готвих. Она является первой в Береговом Норике по своей красоте. Отделенный от остальной цепи значительным пространством, Готвих вершиной почти упирается в небо. Биографу Альтмання известно древнее о ней предание. Здесь воинственное племя готов чтило память о первом вожде, который, получив от Вулкана выкованный им огромный меч, рассекавший железо, как хрупкое дерево, по действию этого меча стал называться Mors — Смерть.

Впоследствии же он, переменив «о» на «а», именовался Марсом. Но Марс на их языке звучит Wich, почему и вся гора получила имя Gotwich, а по-народному — Kotewich. Здесь «герцог Готфрид поклонялся Марсу, о чем доныне свидетельствуют сохранившиеся рвы, стены, древние здания и идолы». Предупрежденный указаниями окрестных жителей о трудности подъема, Альтманн велел оседлать мула и в сопровождении большой толпы радостно стал подыматься вверх по крутой и тесной тропинке. «И в этом было знамение, ибо тесной и трудной тропою восходили на небо те, кто впоследствии стали служить здесь Богу». Взобравшись на гору, очистив от леса место на ее вершине. Альтманн начал возводить здесь ораторий. Но сильно колебался он, в честь какого патрона освятить новый храм. «Одни советовали освятить его в честь святого Михаила, ибо он начальник рая (praepositus paradisi), другие — в честь апостола Петра, ибо он привратник неба». Вопрос разрешен был чр лесным явлением богородичной иконы, и ораторий посвящен в честь св. Девы. Но одни из верхних его алтарей получил имя Архангела, и предложения спутников Альтманна, как и некоторые выражения легенды, очень характерны. Путь Альтманна представляется им восхождением в небо. Здесь, на вершине, где царит бог бурь и битв, они ожидают встретить начальника рая или по крайней мере привратника небес. В легенде мы имеем право видеть намек на течение, которое должно было увлекать поклонников Меркурия и Марса к яркому ангелу бурь и битв, христианскому «архистратигу».

Образ Михаила Архангела определился с большою полнотою и богатством признаков в поздних метафизических исканиях семитического Востока. Имя его встречается не в одном тексте ветхо- и новозаветных преданий, но ближайшее исследование этих текстов и преданий привело к выводу, что Михаил является относительно поздним гос-тем библейского пантеона, выделяясь постепенно из неопределенной и безымянной массы ангелов: развитое учение об ангелах само есть продукт послепленного творчества. Как ни расходились исследователи по вопросу о природе еврейского ангела, навряд ли следует сомневаться, что натуралистический момент в какой-то период окрашивал этот образ, а может быть, лежал в его основе. Не в одном из религиозных памятников еврейства, в особенности апокрифических, более близких часто к народной вере, чем канонические книги, образы ангелов являются только прозрачным покровом духов стихий. В Книге Юбилеев и Книге Еноха проходят ангелы «огненного духа», ветра, облаков, сумрака и тумана, града, росы и снега, дождя, грома и молнии, долин, времен года, металлов. Даже отцы Церкви иногда вводят ангелов в этой роли в свою систему: ангелам Бог передал мир после творения, чтобы завершить его и потом управлять им. Они заведуют стихиями: землею, водою, воздухом. Без их содействия земля не производила бы плодов: вода не собиралась бы в источники и реки не орошали лугов; воздух не очищался бы от порчи и не мог давать жизнь тем, кто им дышит. С выделением высших личностных образов в этой массе еврейских эльфов Гавриил является как ангел огня, а также золота, Михаил именуется «князем снега, воды, морей и серебра». Вероятно, под влиянием вавилонского звездопочитания ангелы становятся духами небесных светил, в частности, Михаил — ангелом Меркурия.

Вавилонский Талмуд запрещает приносить жертвы «солнцу, луне и звездам, морям, рекам, пустыне и планетам и Михаилу, князю великому». В самих канонических книгах евреев отразился исконный натурализм, и впоследствии отцам Церкви приходилось напрягать мысль, чтобы дать спиритуалистические толкования иным выражениям Книги Бытия и Псалмов. Что значит: «Творящий ангелов своих бурями и слуг своих пламенем огненным»?.. «Создал на высоте облака и над ветрами чтут его… Носится на крыльях ветров… Хвалите его, ангелы его, хвалите его, солнце, луна, звезды и свет». Но уже в иудействе обозначились и другие особенности ангелов: функции их, как Божьих посланников и тайных хранителей человека, семьи, общины. В этом качестве они смогли укрыться под сенью официального монотеизма в учении синагоги и впоследствии дали возможность также христианской догме принять их как посредников между духовным недоступным существом Божьим и видимым миром. В таком допущении божественной множественности был, однако, тем больший соблазн, что на эллино-римской почве христианства еврейская ангелология скрещивалась с греческой демонологией и латинским учением о гениях (Филон прямо отождествляет ангелов с демонами. — прим. авт.). Очень рано эти сомнительные в христианском смысле сочетания ожили в конструкциях гнозиса (мистическое направление в христианской и языческой традиции поздней Римской империи, в которой соединились элементы христианской и иудейской доктрин с платоновской философией, пифагорейской мистикой и персидской и сирийской магией. — Прим. ред.). Отцы Церкви, как и представители синагоги, заняли неопределенно-недоверчивое положение по отношению к ангелам. Уже еврейские учители осуждали тех, кто приносит ангелам («рабам и слугам») молитвы, которые должны бы направляться только к Богу и Господу. Примирительный путь намечается в одном еврейском апокрифе, который представляет ангелов не имеющими самостоятельного бытия: каждое утро рождаются из огненной реки хоры ангелов и, спев хвалебную песнь Богу, снова возвращаются в поток пламени. Отцы Церкви останавливаются на таком определении ангелов, в силу которого «Бог действует через них, но святы они только в нем». Независимо от него они не должны почитаться, и тем из них, которые претендовали бы на такое почитание, не следует доверять.

Расплывчатая и колеблющаяся масса представлений иудейской ангелологии в послепленный период начала сгущаться около некоторых центров — собственных имен, и особенно определенно около одного, нас здесь главным образом интересующего. Михаил, впрочем, по своему значению представляется не личным именем самостоятельного существа, но как бы отражением Божия имени: «Кто яко Бог», — как и сам ангел является только отсветом Божия лица, его эманацией, его явлением в мире, «Где ты встречаешь Михайла, который есть первый среди ангелов, — говорит поздняя глосса, — там разумей присутствие самого Бога»…

Имя Михаил встречается в более ранних частях Библии, как собственное имя людей (прим.: Книга Чис. XIII, 13; Пара-липом. I, V, 13 и 14; II, XXI, 2), чтобы впервые явиться в качестве ангельского имени в Книге Даниила (X, 13 и 21; XII, I). Здесь о Михаиле говорится таинственно и глухо как об «одном из верховных покровителей», «великом князе и защитнике сынов народа твоего». Определение Ангела как специального защитника и вождя Израиля оказалось самым прочным и ярким во вторичных религиозных представлениях иудейства. Если в ранних библейских преданиях сам Иегова водил свой народ в битвы с богами язычников, то в более поздних сказаниях Михаил борется за него с ангелами — князьями враждебных народов: греков, римлян, персов и египтян. «Семьдесят народов имеют в небесах семьдесят князей. Так Израиль имеет одного, и этот князь — Михаил». С развитием библейского предания в более поздних глоссах св. Михаил начинает захватывать все более места и замещать безымянных ангелов, вмешивающихся в судьбы Израиля. Это он вывел Авраама из плена, спас трех отроков в пещи огненной, Сару в пустыне. Он был главным из трех таинственных путников, явившихся Аврааму: он возвестил гибель Содома, защитил Исаака от заклания, для чего ему пришлось сразиться с Сатаною. С ним боролся Иаков. В скитаниях народа Божия в пустыне он был его вождем в огненных и облачных столпах, явился Моисею в горящей купине. Его следует видеть в «Ангеле Господнем», поразившем смертью лагерь Сеннахирима, и в «вожде воинства Господня» (архистратиг), который с обнаженным мечом явился Иисусу Навину. В разных лицах, он по отношению к врагам является мстителем, карающим, грозным ангелом; по отношению к людям Божьим — молитвенником и предстателем. В апокрифической книге Баруха он принимает людские молитвы у дверей неба. Когда он отсутствует, двери заперты и Бог, недоступный людям, царствует за запертыми дверьми. Они с шумом открываются, когда Михаил возвращается.

Последовательно вытекает из его посредствующего между Богом и людьми положения роль учителя истинного богопознания. а также законоположника. В апокрифах он оказывается наставником Моисея, передавшим ему от Бога закон. Он, в частности. Божий посредник в установлении священства и, наконец, первосвященник неба. «В небесном Иерусалиме есть храм и алтарь, перед которым приносит жертвы Михаил, князь великий». Еврейская апокрифическая литература изображает его далее всегдашним ассистентом Божия суда, в роли адвоката Израиля против «обвинителя», ангела Саманла. который также определяется как ангел Эдома, князь Рима. «В общих молениях по синагогам, —говорит Ириней Лионский, — евреи молятся: Не помяни обвинений Саманла, вспомни о заступничестве Михаила». Но когда грехи народа Божия возросли паче меры, Михаил оказался бессилен (factus est debilis) отстоять Иерусалим от разрушения. И бросил в него Гавриил по слову Божию из рядов херувимов полную горсть углей. По другому преданию Гавриил и сам Михаил, после того как на вопрос Бога «что им дороже всего?» ответили: «Израиль и его храм», — получили повеление сжечь его и кинули в него горящие факелы. Но иудеи верили, что придет час, когда через заступничество Михаила Бог избавит Израиль от плена и сам Ангел возвестит о том освобожденным. Как обещано в пророчестве Даниила, «восстанет Михаил, князь великий, стоящий за сынов народа твоего… и наступит время тяжкое… но спасутся в это время все, кто записан в этой книге».

____________________

Материал с сайта m-kultura.ru

Есть основания предположить в ветхозаветном иудаизме особые функции Михаила как «смертного ангела», борца за душу в момент выхода ее из тела, проводника ее за пределами жизни и привратника рая, куда он открывает двери усопшим праведным. Правда, существование подобных представлений не подтверждается ни одной ссылкой из Ветхого Завета, но от новозаветных писаний и апокрифов можно сделать заключения в этом смысле. Если в Евангелии от Луки говорится, что ангелы отнесли душу Лазаря на лоно Авраамово (V, 10), если в послании апостола Иуды Михаил изображается борющимся за душу Моисея против Сатаны, если по позднейшим учениям раввинов он «ведет душу к вратам небесного Иерусалима», то можно предположить, что все эти мотивы имеют свой источник в весьма древних верованиях, <…> На почве христианства <…> Михаил является не как ангел смерти, но воскресения и суда. Он возвещает о моменте, когда «многие из спящих во прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление». В совокупности этих представлений лежит мысль о Михаиле как участнике Страшного суда. Из канонических писаний Послание ап. Павла к фессалоникийцам впервые снабжает его для этой цели трубою. Люкен цитирует молитву абиссинских евреев, в которой (после изображения знамений конца мира) Бог говорит Михаилу: «Встань, затруби в трубу на горе Синайской во святом граде». И с великим славословием окружат его ангелы. «Он их старейший, их князь. Михаил — имя его. Очи его — как очи голубя; одеяние его — как молния. Тогда мертвые восстанут во мгновение ока по слову Михаила»… Последнее явление Михаила представляется, таким образом, на горе Синайской и на горе Сионской. Согласно Книге Еноха Ангел сидит на вершине Семигорья, над лесом из высочайших деревьев. Гора есть трон Вышнего. Мотив вершины как местопребывания Ангела впоследствии стал особенно дорогим христианскому Западу, который вознес на утесы высоких гор святилища Михаила <…> вызывавшие впоследствии во впечатлительном наблюдателе убеждение в innatuin Michaeli monlium desiderium (присущей Михаилу тоске по горам. —Прим. peд.

Из новозаветных памятников на Михаила брошено особенно много прямых и косвенных указаний в Апокалипсисе. Здесь часто упоминание о небесном алтаре, которому предстоит ангел с золотою курильницею, и дым из нее восходит перед Божие лицо. Грозные явления ангелов или «Ангела» проходят через видения Иоанна. Он, впрочем, назван по имени только в одном из них. «Жене, облаченной в солнце», стал грозить большой красный дракон; он стал перед нею, когда ей надлежало родить, чтобы пожрать ее младенца. И тут «произошла война в небе. Михаил и ангелы его воевали против дракона… И низвержен был великий дракон, древний змий, называющийся дьяволом и сатаною, обольщающий Вселенную».

Не много можно указать мест в Апокалипсисе, которые дали такую работу мысли христианских и, в частности, западных глоссаторов, как приведенный 7-й стих ХП главы. Навеянный пророчеством Даниила и в этом смысле обличающий скорее ветхозаветное, чем чисто христианское вдохновение (Михаил, а не сын жены играет главную роль в борьбе), он отклоняется от него некоторыми чертами, происхождение которых удалось установить не всюду, но действие которых на дальнейшее религиозное творчество прослеживается отчетливо. Михаил борется не за еврейский народ, но сражается с драконом, грозящим жене и ее младенцу. Война произошла в небе, тогда как сражение Михаила за еврейский народ имело место в пределах земли, наконец. Книга Даниила говорит о будущем, тогда как локализация во времени событий ХП главы Апокалипсиса остается загадочной. Греческий текст здесь, как и всюду, употребляет прошедшее время: война произошла. Тем не менее это место понимают обычно как видение грядущего. Навряд ли, однако, можно сказать с уверенностью, какая часть видения есть изображение свершившегося, а какая — имеющего совершиться. Битва в небе могла напрашиваться на сближение с тем восстанием Сатанаила, которое согласно Книге Тайн Еноховых (относящейся, как и Апокалипсис, к I веку по Р.Х.) имело место в третий день творения. (Един же от чина ангельского, отвращиеся с чином сущим под ним и восприят мысль немощную, да поставит престол свой выше облак над землею, да равен будет чину моей силе, И отвергох его с высоты со ангелы его. И бе летя по воздуху выну бездны… И сотворих тако вся небеса, и бысть день третий. — Прим. авт). Во всяком случае западные толковники X века устанавливают время апокалиптической битвы на «утро столетий, когда из тьмы побежденной Господь вызвал день», и отождествляют ее с борьбою Бога и Люцифера, которою открывается драма Вселенной.

Но и представление о будущей борьбе постоянно присутствовало в христианской мысли. О ней говорит если не ХП, то XX глава Откровения. О ней снова говорит апостол Павел. Враг Бога, который восстанет против него перед концом миг ра, таинственно очерчен в Послании к Фессалоникийцам. Это «противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею. В храме Божьем воссядет он, как Бог, выдавая себя за Бога». Апостол изображает победителем врага Божия самого Христа. «Господь Иисус убьет его духом уст своих и истребит явлением пришествия своего». Однако новое, христианское видение апостола не вполне устранило прежнее. Уже в сочинениях Григория Великого и Беды «дух уст» истолковывается как Михаил, и он является победителем Антихриста.

Легенда о Михаиле, утверждает Люкен, была связана с самым существом еврейского народа. В христианстве эта связь была утрачена. Однако, если вообще сделать последовательные выводы из общих положений Люкена, игнорируя им же вводимые оговорки и собранный материал, можно прийти к заключению, что для архистратига вовсе не было места в новой Церкви. Коренной, исконный его смысл специального покровителя Израиля, Князя народа еврейского, врага Рима не мог, казалось, быть освоен общиной, строившейся на развалинах синагоги и снимавшей перегородки между эллином и иудеем. <…> И, однако же, если с течением времени он вновь возродится и будет утверждать себя в христианстве не только как переживание прошлого, но завоевывая все более широкое место в нем, это объясняется тем, что в его образе произошло какое-то развитие и изменение. Отброшены были его прежние ограничения, и он переработан был в иной, более всеобъемлющий и глубокий.

В созерцании еврейского народа представление о Михаиле не отошло от представления национального защитника. <…> Михаил не поднимается в его преданиях до высоты космического светлого ангела, победителя мрака и зла. Люкен ищет признаков такого перехода в еврейских заговорах, где имя Михаила призывается против силы пресмыкающихся, в наличности амулетов, на которых стереотипное изображенине Гермеса, топчущего змею, окружено надписью: Vitae eius obveniat vis et spiritus Michaelis, наконец, в эпитете Caмаэля — «древний змий», эпитет, который как будто дает возможность просветить в Михаиловой легенде миф о змееборце. Но сам Люкен не может отрицать того, что вышеописанные амулеты возникли уже на почве религиозного синкретизма, в кругах эллинизирующегося еврейства. Таково, очевидно, происхождение и заговоров. <… > Расширение образа еврейского вождя в образ вселенского архистратига, борца за светлое Божие царство против темного царства диавола, произошло там. где мировоззрение синагоги скрещивалось с религиозными и философскими влияниями античности, — на почве христианства.

Под теми же воздействиями античной философии совершается переработка еврейского представления верховного ангела — посредника в смысле сближения его с платоновским Логосом. Логос Филона (Филона Александрийского, ок. 25 до Р.Х. — 50 по Р.Х., сопрягая иудейскую религиозную традицию и пифагорейско-платоновскую философию, разрабатывал учение о Логосе как верховном Архангеле. — Прим. ред.) в его колеблющихся очертаниях, движущихся между концепцией «мировой энергии», «мирового разума», с одной стороны, «ангела Божия», первосвященника, наконец, «единородного Сына Божия», был высшей формой, до которой доросла концепция Михаила во внехристианском религиозном творчестве.

На почве христианства вопрос о его роли и значении одно время представлял известную остроту. <, > Место вождя было предназначено другому, и на этого другого передвигались все остальные приемлемые для христианства признаки верховного архангела, <…> Апостол (Павел. — Прим, ред.) повторяет по отношению к Христу все те определения, какие связывались с Михаилом, и многие отдельные выражения посланий <..> носят явно полемический характер, направленный против Михаила. «Кому из ангелов сказал Бог: ты сын мой? Кому когда сказал: сядь одесную меня?» — хотя как раз место направо от Бога отводила Михаилу иудейская религия. <…> Мысль официальной Церкви идет по путям, предначертанным посланиями ап. Павла и его гневным вызовом: «Кому из ангелов дано сидеть одесную Отца?». Царь и первосвященник, заступник людей и вождь ангельских сонмов, Христос уже кое-где именуется Архистратигом, поглощая, таким образом, все определения Михаила. <…> Но пока вожди богословской мысли колебались по вопросу о том. как далеко может простираться культ ангелов, и в частности Михаила, чтобы не ограничить державы Христа, народная религия практически разрешила для себя этот вопрос. В ярком, полном цветущей жизни ангелопочитании она опротестовала официальный монотеизм Церкви и искала своих путей, иногда враждебно сталкивавшихся с церковными, а иногда поворачивавших их по своему направлению. За храмами Египта и Фригии (в долине Лика найден был ряд камней с посвящениями ангелам Михаилу, Рафаилу, Истраилу и Гавриилу. —прим. авт.) «не только в городах, но и в селениях, частных домах н на полях» эта религия воздвигала оратории ангельской чете — Гавриилу и Михаилу, «украшая их золотом, серебром и слоновой костью». И с разных концов мира, через большие пространства земли, из-за дальних морей шли к этим святилищам паломники, ища прощения грехов и исцеления от болезней. В ангельских сонмах и их вожде, в «огненных, ветреных и водяных духах», кроме этой помощи, по-прежнему искали воплощения для представлений и чувств, которые обошло христианство, — для религиозно-поэтической концепции природы. В Египте св. Михаил, покрывший собой Анубиса, проводника мертвых, и Осириса, бога мертвых, заменил также в качестве ангела воды божество Нила, в роли победителя дракона — бога Гора. Не меньше точек соприкосновения находят у св. Михаила с божественными образами эллинского мира. Здесь его храмы строились над прежними Плутониями и его образ змееборца вытеснял образ пифийского Аполлона. Геммы его сливались с геммами бога ветров Гермеса. Отмечается в деревне его имени Архангелос своеобразное почитание Михаила как христианского Диониса, которому посвящены виноградные давильни и который носит здесь имя Михаила-Чашника.

Силу целителя особенно энергично подчеркивают в нем некоторые исследователи христианских легенд. Для Lucius Михаил Архангел целиком укладывается в образ божественного врача, и в этом смысле он, основываясь на некоторых местных связях культов, прямо ведет св. Михаила от Асклепия или Сераписа. В этом смысле для него освящается весь фригийский и византийские культы и легенды о явлениях около Колосс и в Константинополе, где храм св. Михаила действительно был местом ночных бдений больных, ждущих исцеления. Однако легенды эти богаче содержанием, чем выходит по этому толкованию. Из них в особенности легенда о святилище Архангела в Колоссах-Хонах, ставшая всемирным христианским достоянием и переведенная в XIII веке «для латинских ушей» братом Львом, иноком «франкской» обители на Афоне, открывает в св. Михаиле присутствие сильного натуралистического содержания. Неподалеку Колосс, гласит одна из древнейших ее версий, существовал издавна целительный источник, у которого силою Архангела получали исцеление недужные. Здесь некий язычник, чья дочь исцелилась от немоты, построил небольшой храм, у которого впоследствии поселился праведный муж Архип. Святилище, целебный источник и их служитель были предметом ненависти язычников. Они решили покончить с чудотворной святыней. Однажды целая толпа явилась, чтобы заткнуть ключ. Ее отогнали языки сверкающего пламени. Язычники останавливаются на мысли осквернить прозрачную воду ручья, замутив ее простой водою реки Хриза, которая проходит неподалеку храма. Однако поток, который они старались направить к ключу, раздваивается и огибает святилище. Тогда после многолюдного совещания (пять тысяч идолопоклонников собрались для этой цели в Лаодикее) враги решают двинуть на святилище воды Куфа и Ликокопра, вытекающие с высоты соседа ней горы. Они начинают рыть новое русло. Архип, припав к земле, молится. И когда потом, воспрянув, запел он гимн «Подняли реки голоса свои», сильный удар грома возвестил о близости «великого князя воинства» — Михаила. И вот «наподобие огненного столпа, тянущегося от земли до неба, явился Михаил Архангел и, стоя на скале, к которой прислонен был алтарь, громким голосом позвал к себе святого». Но этот последний, будучи не в силах вынести сияние ангельской славы, точно мертвый, пал на землю. И услышал он гремящий голос: «Л Михаил, архистратиг Господня воинства. Если ты, праведник, ужасаешься при моем виде, как вынесут неправедные вторичное явление Христа? … Не бойся!». И когда вода, шумя, клубящимися волнами стала близиться к месту, где стоял Архангел, он словом своим остановил ее, и задержанные волны стали громоздиться в высоту. Тогда он совершил еще более неожиданное чудо. Движением посоха и велением слова он повернул отхлынувшую массу воды в ранее образовавшийся провал (согласно краткой версии ангел ударом жезла расколол утес и открыл расселину. — прим. авт.), и она упала в его глубину. Вся область при этом была поколеблена землетрясением. Архангел осенил крестным знамением расселину и предсказал. что здесь будут исцеляться одержимые бесами. «И в образе пламени ангел вознесся на небо». Здесь, правда, действие все время совершается около очага исцелений, и все, что произошло, должно усилить на будущее время его врачебную силу. Но легенда намекает на нечто большее. Явление ангела, окруженное яркими натуралистическими эффектами землетрясения, расколовшихся утесов, поднявшихся волн, огненных столпов, укротило злую силу стихии и защитило очаг от восставшей на него темной языческой рати. В дальнейшем вода источника приобретает специальную силу разгонять бесов. Так, сохранив свои прежние черты. образ Михаила озаряется новым значением в самой яркой из его христианских легенд. Властитель водной стихии, он защитник очага правой веры и хранитель верных людей против ополчившихся на них мирских врагов и бесовских сил.

Другое знаменитое святилище восточнохристианского мира, Константинов Михаэлион на берегу Босфора, будучи центром исцелений, является памятником еще иного замечательного момента христианской биографии Архангела — его военного союза с императором Константином. Представ ему во сне. Ангел сказал: «”Я Михаил, начальник воинства сил Господа Саваофа, хранитель веры христианской. Я тот, кто принес в помощь оружие брани тебе, верному и возлюбленному Его служителю”. Встав от сна, царь возвеличил место (где было ему видение): воздвигнув в восточной его части алтарь… он создал храм, ставший великой святыней для граждан и чужеземцев».

Связь державного ангела с первым христианским императором, увековеченная в популярной базилике, не могла остаться без влияния на дальнейшее движение официальной церковной мысли. Здесь народная религия получала императорскую санкцию. В Константинополе уже в века Юстиниана было десять храмов св. Михаила. В области, охваченной византийским влиянием, на сияющих мозаиках св. Софии, как и св. Виталия Равеннского, императоры и императрицы ведут дружбу с ангелами на золотых небесах. Одно из немногих известий об ангельских изображениях большого стиля в Вечном городе относится к той церкви, которую именовали bas?lica Constantiniana (на римском форуме). «Во времена Сильвестра папы» Константин Великий по преданию дал ей следующие дары: серебряный шатер, в центре которого статуя сидящего на престоле Христа «в пять фут, весящего сто двадцать фунтов, двенадцать серебряных апостолов, и четырех серебряных ангелов». Серебряные изображения ангелов массами наполнили Рим в каролингский век.

Так в новом подъеме народной веры и со временем усиливающейся пропаганде библейских концепций растущим полкам комментаторов на Ветхий Завет бледнели протесты апостола Павла. Близко от Христа снова занимал важное, значительное место развенчанный ангел.

Мы резюмируем из итогов чужих исследований то, на что можем опереться как на данное для наших собственных.

I. Образ Михаила Архангела, поскольку он, несмотря на авторитетное упразднение его культа, снова воскресал в христианстве, увлекая к возрождению всю яркую радугу библейских цветов, а также расцвечиваясь теми новыми красками, какие давали ему приютившиеся под сенью его имени старые паганистические (языческие. — Прим. ред.) культы, получал в новой Церкви исключительное место и не имевшее аналогов значение.

II. Он единственный, может быть, пришел в нее из старого мира с исконным и ярким значением духа стихий. В Колоссах-Хонах увековечена память о нем как о властителе воды и ангеле расселины. В стране, постоянно волнуемой землетрясениями и видевшей на каждом шагу следы деятельности подземных вулканических сил, установилась связь их с Михаилом. В Гиераполе также его чтили у земной расселины и выходивших из нее горячих ключей. Вода в приведенных легендах является неизменно как деятельная, даже бунтующая стихия.

III. Его имя — «Кто яко Бог» — и его прошлое заставляли чувствовать его как особенно великое божественное существо, бесконечно высшее ангелов и святых; по-прежнему, быть может, соперничающее с Христом; в отличие от него, не имеющее кроткой красоты человеческого и не познавшего глубины страдания, но властное и могучее; по-прежнему «являющееся» в мир, отсвет Божия лица, ибо, как гласит более поздняя латинская глосса: «везде, где ты видишь нечто особенно дивное и великое, там находишь Михаила».

IV. Это божество неизменно деятельное, полное драматической жизни. Михаил открывает историю Вселенной войной с древним змием. Он кончает ее борьбой с Антихристом и призывом земли на Суд. Так в начале и в конце священной истории человечества стоит Ангел, завязывающий и разрешающий ее узел. Его труба будит мертвых в последний день, его огромное крыло, которым он ударяет по воде подземного озера, вызывает осужденных из бездны. Его слово предстательствует за них на суде.

V. Михаил — «вождь народа», ангел истории. Он направлял путь и судьбы избранного племени, предводительствовал войнами Израиля. Почему не мог он, возвышенный и просветленный, принять бразды державы нового Израиля, истинного народа Божия в его земных путях, битвах и победах? Михаил — «великий князь», державный, царственный ангел. На рубеже нового мира он является в союзе с первым христианским императором. Он полководец. Архистратиг, он сам Imperator, как впоследствии будут именовать его латинские апологеты. Не должен ли он стать особенно дорогим тому воинственному человечеству, которое теперь вступало в историю?

VI. Он первосвященник небесного алтаря, передатчик людских молитв, привратник, иногда «начальник» рая.

VII. В некоторых центрах его почитания св. Михаил чтился особенно, как целитель болезней.

VIII. В особом порядке идей развивается его функция смертного ангела, проводника мертвых.

IX. Михаил, несомненно, светлое божество, борец за доброе начало. Но все-таки это борец, карающий, грозный ангел. И его воинственность, и его связь с «древним змием» по понятному психологическому уклону отбрасывает зловещую тень на его светлый облик, давая ему характер христианского Сатаны. Мы увидим впоследствии, что воображение западных людей перед зрелищем глубоких пропастей, котловин, в которых клубится дым и выходит серное пламя, колебалось: следует ли их связывать с именем диавола или Михаила? Вопрос, конечно, разрешался легко при более отчетливом анализе спутанного представления. В пропасти живет сын погибели; туда сбросил его Ангел. Туда сам он может сойти к осужденным. Но Ангел царствует на высоте. Innatum est Michaeli desiderium montium.

Еврейский ангел нашел для себя сильную резонирующую среду в обществе, которое, глубоко проникаясь библейской культурой, продолжало хранить богатую мифологию эллинского паганизма. На классическом Востоке культ его расцветает быстро и сильно. Что касается латинского и романизирующегося варварского мира, тут apriori можно думать, что почва была в первое время менее благоприятной.

Факты подтверждают эту догадку. Правда, не только блаженный Иероним, один из последних отцов Церкви, сочетавших в своем духовном существе элементы восточной и западной культуры, но и блаженный Августин всякий раз, как их приводят к тому потребности комментирования Книги Бытия, Пророков, Псалмов или Апокалипсиса, воспроизводят традиционную мудрость об ангелах, создавшуюся в результате компромисса еврейского учения, вульгарных верований и вынужденных уступок официальной Церкви (Михаилом, в частности, эти отцы Церкви вовсе не занимаются). Однако ни в самом Риме, ни в Италии вообще, ни в Галлии ранних христианских веков мы долго не слышим о храмах и ораториях ангелов и св. Михаила. Первые святыни христианского Запада — это могилы мучеников. «В течение ста лет от 350 до 450 г. во всех церковных провинциях открываемы были массы святых». Известия об их обретениях (гегактопез) и перенесениях (revalationes), многочисленные и подробные, дают очень отчетливое представление о тогдашнем культе мучеников. Исходная точка движения — в Палестине, где после победы Церкви стали с Библией в руках обходить страну в поисках памятных мест священной истории. Поток обретения реликвий отразился далеко. Святых начали открывать и в других местах. «Героев Ветхого Завета предоставили Палестине. Но ведь христианские мученики были везде <…>. Особенно заметным было движение в Северной Италии <…>. Для Рима нет сколько-нибудь точных указаний». Но и здесь жили в убеждении, что все катакомбы — гробы блаженных мучеников и «что каждая мраморная плита прикрывает святого», <…>

Их страдальческие сонмы стали на место крылатых ангельских покровителей. Их земные легенды и говорившие чувству конкретного реликвии насыщали пиетет римских христиан. Первый римский календарь представляет не что иное, как двадцать две даты
погребения римских мучеников — Depositiones martyram с указанием кладбища, на котором покоится святой Кроме первой даты календаря: VIII kal dec. Christus natus est (это единственная «божественная дата» — почти языческая дата старого праздника солнца), в нем нет ни одного господнего, богородичного или ангельского праздника. Не без удивления отмечает историк города Рима, что все первые его храмы посвящены местным мученикам, святым гражданам Вечного города. Следует ли видеть в этой религиозной исключительности особенность «латинского духа» или большее культурное одичание Запада, обусловившее отсутствие той атмосферы вселенских чувств и широкой концепции природы и истории, которая являлась естественной средой для культа Архангела? — мы не решаемся высказывать соображения в этом направлении. Во всяком случае большинство первых святилищ св. Михаила выросло в области греческой колонизации и греческого влияния. Такова колыбель и славнейшего из них — пещерной церкви на Монте Гаргано.

____________________

Материал с сайта m-kultura.ru

Share this


Dr. Radut | blog