Кристофер Дэй. Места, где обитает душа

Архитектура и среда как лечебное средство

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие В.Л. Глазычева

Архитектура: кому это нужно?

Архитектура, ориентированная на исцеление

Архитектура как искусство

Что есть здоровое строительство

Количества и качества

Диалог или конфликт

Пространство для обитания

Проектирование как процесс вслушивания Одухотворяющие постройки

Строительство как оздоровляющий процесс

Лечение тишиной: архитектура покоя
Городская среда
Город как Место
Город для людей

Город для жизни

Строить для завтрашнего дня

____________________________

Предисловие

Кристофер Дэй

Кристофер Дэй — скульптор и архитектор по образованию и нечто вроде францисканского или дзен-буддистского монаха по призванию. Под словом монах не следует подразумевать аскетизм, хотя Кристофера в роли вполне довольного жизнью Робинзона можно себе представить без особого труда. Сухой, поджарый, легкий на ходу, он учил меня слушать лес. Слушать духов места. Дело было жарким июлем в очень занятном месте, в одном из главных европейских центров антропософских занятий. Ярна, километров сорок к югу от Стокгольма, в двух километрах от скучного городка, среди очень странной архитектуры Арне Асмуссена, где все, от плана и разреза зданий до глазка в двери, проникнуто разветвленной системой значений.

Дэй не принадлежит прямо к кругу антропософской школы — он слишком независим, чтобы вообще принадлежать чему-либо, но он близок этому умонастроению, выросшему из позднего Гете, который, в самый разгар увлечения механистическим материализмом, задал себе вопрос, который никому не приходил тогда в голову: как растут живые существа? Гете вглядывался в то, как из семени проклевывается росток и корень, связывая новорожденное растение сразу с землей и небом, как развертываются листья, как формируется крона, цветок, завязь, плод, а в нем снова семена... Крут преобразований, цикл метаморфоз, созвучие между человеком — телом и человеком — мыслью с природой и божеством, пронизывающим природу вот краеугольный камень атропософской натурфилософии. В конце прошлого века эту линию мысли подхватил Рудольф Штайнер, придав — в полном соответствии духу времени — несколько больше символизма учению Гете. Возникла школа "мягкой" педагогики, школа терапии, близкая к гомеопатии и колоризму, школа вчувствования в сообщество людей и развития личности.

Андрей Белый прикоснулся, было, к атропософии, участвовал в строительстве Гетеанума в швейцарском Дорнахе, но согласиться на роль ученика не мог, написав позже массу нелестных слов в адрес верховного жреца. Возникнув, школа не прерывалась. Она пережила мировые войны и экономические кризисы, послевоенный промышленный и потребительский бум. Она жива и сегодня. Она расширяет круг адептов. Поскольку школа не предполагает ни строгости устава, ни жесткой дисциплины, будучи лишь кругом сочувствующих общему божеству Природы, включающему в себя человека, являясь скорее общей настройкой мысли, чем учением, крут расширяется, в последние годы вобрав в себя колонии неофитов в России.

Это школа деятельного созерцания, и Кристофер Дэй, хотя и с оговорками, может быть к ней причислен.

В мире, начиная с 60-х годов, ширится движение в рамках т.н. архитектуры "соучастия", втягивающей клиента в процесс проектирования, делающей его действительным соавтором. Этим трудоемким делом заняты по преимуществу бессребренники, хотя бывают и исключения, вроде Рода Хакни, сумевшего на этом тихом деле выстроить солидную коммерческую сеть проектно — строительных фирм. До середины 80-х годов это было альтернативное движение, резко оппозиционное по отношению к старому архитектурному истеблишменту, но к началу 90 —х истеблишмент несколько раздвинул свои рамки и начал втягивать "альтернативную архитектуру" внутрь себя, тем более, что Принц Уэльсский бросил на чашу весов свой, немалый в Великобритании авторитет в пользу "человечной" архитектуры.

Кристофер Дэй мог бы быть причислен к этому движению, хотя он развивал и развивает его вполне самостоятельно.

С начала 80-х годов произошел переход от общих разговоров об экологии к разработке реальной архитектурной экологии, в рамках которой анализируются все формы воздействия окружения на человека, будь то излучение земных недр или подземных водных потоков, биохимическое воздействие "малых" доз ядов, выделяемых с поверхности материалов, или столь пока для нас экзотическое влияние электромагнитных полей, рождаемых радиотелефонами. Не входя в круг активных экспериментаторов и аналитиков в этой новой области знаний и умений, Дэй может быть причислен к тем, кто среди первых старается воплотить это знание и умение в реальном строительства.

Причисление к какому-либо кругу условно. Оно лишь вспомогательный прием для некой первичной ориентации: Дэй интересен сам по себе. Это один из тех немногих, кто способен действовать в русле довольно строгой идеологической доктрины и при этом создавать любопытную архитектуру.

Архитектура, которой посвятил себя Кристофер, может быть близка читателю или отталкивать его. Мысли, с маниакальной настойчивостью, хотя и в мягкой форме, пронизывающие эту книгу, могут привлекать или нет. Это вопрос личного отношения.

У нас в России таких книг не было со времен чуть ли не Болотова с его агрономическими чудесами. Таких книг у нас ни разу не переводили. Этого, на мой взгляд, достаточно, чтобы захотеть передать книгу в руки небезразличного к сюжету читателя. Кристофер Дэй — моралист, довольно ригористический моралист, и если он в чем-то твердо уверен, то никакими силами его не вынудишь к компромиссу, и в этом смысле он верный наследник ригористов, стоявших у истоков "современной архитектуры", Салливена и Райта прежде всего. Будь только так, книгу не стоило бы и переводить, но Дэй еще и вдумчивый методист, размышляющий о том, что делает сам, как это делает, и что из этого получается. Это поэт, занятый технологией поэзии, увлеченный тем, что принято называть поэтикой, и совсем не случайно очень ответственные мысли автора нередко передаются в форме отношения к грамматике. Если Кристофер Дэй пишет об именах существительных, о прилагательных и причастиях, то не потому, что семиотика была модна в 70 —е годы, а потому, что иначе не может объяснить самому себе свои действия.

Познакомившись с Кристофером сначала лично (пойдя на неделю к нему в ученики, когда мы, забавной международной группой, обсуждали, как лучше всего построить дюжину домов в шведском лесу), а затем прочтя несколько его книг, и еще позже облазив вместе с ним московские закоулки, я искренне убежден, что книги, подобные этой, надо непременно читать, чтобы осмыслить свои собственные действия, чтобы действовать по-своему и, быть может, писать свои собственные книги.

В переводе я старался сохранить авторскую манеру как можно полнее. Почти везде сохранены членение текста на абзацы, тональность, выраженная синтаксисом, подчеркивания, излюбленные автором восклицательные знаки — некоторые изменения сделаны только там, где различие природы английского и русского слишком уж велико. И еще убраны ссылки на публикации, общение с которыми затруднено и для европейского читателя (все больше шведские или немецкие журналы с крошечным тиражом или тексты устных выступлений редких специалистов, вроде Иоахима Эбле, которого я также имею честь знать и у которого учился новейшей редакции экологии архитектуры), тогда как читателю российскому они вовсе недоступны.

Поразмыслив, я отказался от идеи постраничных комментариев: если сделать их мало, они ничего не дадут, если много, — они начнут забивать периферию восприятия авторского текста. Пусть многое останется намеком. Тот, кого сюжет заинтересует всерьёз, найдет возможность углубить знание о нем самостоятельно, тогда как того, кто заинтересуется не слишком, примечаниями ни в чем не убедить. Меня самого и идеология, движущая Кристофером, и его архитектура вместе и привлекают и отталкивают, и именно это подвигло на работу над переводом, не всегда легкую, так как у автора весьма специфическим образом сочетаются свобода поэтических ассоциаций л строгость учителя латинского языка.

И еще две частности желательно иметь в виду Во-первых, Дэй — редкая птица. Он один из немногих архитекторов-интеллектуалов, много читавших и много осмысливших. Это редкость: великое множество вполне преуспевающих архитекторов в США и даже в Европе превосходно обходятся без единой книги в доме, удовлетворяясь высоким цеховым профессионализмом. Во-вторых, знающий и Европу и Америку (а теперь и Сибирь, благодаря иркутским архитекторам антропософской ориентации). Дэй хотя и не валлиец, а чистой воды англичанин, так долго живет и работает на самом западном краю европейского мира, в диковатой, выметенной свирепыми ветрами глубинке Уэллса, что это безусловно отразилось на книге. Это не вполне европейский текст — во всяком случае он чуть в стороне от европейского стандарта книг об архитектуре или художественном творчестве.

Наконец, с удовлетворением следует отметить, что подготовка перевода этой книги стала возможной благодаря сотрудничеству с издательством Green Books и финансовой поддержке Британского Совета, по нашей совместной с издательством заявке оплатившего приобретение авторского права у издательства, которое, как всякий понимает, на такого рода книгах сознательно терпит убытки.

____________________________

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part1.rar [1.91 Mб]

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part2.rar [1.91 Mб]

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part3.rar [1.91 Mб]

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part4.rar [1.91 Mб]

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part5.rar [1.91 Mб]

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part6.rar [1.91 Mб]

Кристофер Дэй Места, где обитает душа.part7.rar [1.86 Mб]

_____________________________

2. Архитектура, ориентированная на исцеление

Архитектура лишь элемент созидаемой среды. Внутри сооружения его части образуют собою все окружение, тогда как воспринимаемые извне, они входят в окружение лишь его малой частью. Если говорить об очень крупных сооружениях, то мы редко воспринимаем их как собственно архитектурные объекты, а когда это все же случается, то дело в их мощи, в способности господствовать над окружением. Такие здания навязывают нам свое присутствие и с особенной силой навязываются окружающей среде. Не удивительно, что они лучше других выходят на фотографии, что превращает их в излюбленный сюжет архитектурных журналов и книг.

Куда ни пойдешь, непременно столкнешься со зданиями, навязанными таким именно образом. Навязанными – потому что они явно не соответствуют месту, нечувствительны к его характеру. Это чьи-то застывшие высказывания, монологи, в которых нет ответа ни потребностям людей, ни потребностям места.

Во времена ручного труда бывало обычно легче обойти ствол старого дерева или валун, обвести «готовы» природный контур, чем следовать прямой линии. Уже поэтому рождавшиеся линии, будь то тропа, граница поля или строительной площадки, хотя бы по соображениям голой практики, вели диалог с ландшафтом. Применение мощных машин напротив словно взывает к тому, чтобы игнорировать любую нерегулярность ландшафта. Когда как следует узнаешь старые здания и древние поля, начинаешь чувствовать, как меняется вся атмосфера, как только ты переступаешь их границу. Такого рода отзывчивость к местоположению никогда не вырастает из процесса проектирования, если он ограничивается листом бумаги. Бумажный процесс проектирования и машинизация строительства значительно сильнее видоизменили отношения между зданиями и их окружением, чем это принято замечать.

В наше время вполне обычно стало проектировать здание для одной страны, находясь при этом в другой. Это уже давно не те случаи, когда знаменитые европейские архитекторы проектировали сооружения для Америки – теперь по всему миру здания, рожденные в одной культуре, помещаются в совсем другую. Обычно в сооружениях такого рода искусственно регулируемый климат, а попадают в них, прямо выходя из автомашины. Поэтому они конечно же могут быть поставлены в любой точке мира, но потому они и не принадлежат ни одному конкретному месту. За исключением лишь нескольких примеров такого рода, я показываю здесь лишь те здания, которые не поддаются переносу с места на места.

В механическом перебросе идей из одной культуры в иную, из одного ландшафта в другой таится немалая опасность. В Никарагуа сложновато что-то сделать, опираясь на североамериканскую идею свободы. Здания, естественные для графства Серри, совершенно были бы неорганичны в графстве Мидлофиан. Одно семейство строительных материалов и соответствующий ему словарь форм может превосходно соответствовать Уэллсу, тогда как в других местах, где иные материалы, иной климат, иная культура и прочие элементы контекста, требуется совсем иной язык формы. Глубинные вопросы влияния среды на людей не ограничиваются национальными или региональными пределами или границами церковного прихода, однако формы, рождающиеся в этих пределах, должны быть глубоко местными, «здешними», чтобы соответствовать месту своего рождения. Я нахожу такого рода «настройку» на местную ситуацию, где приходится заново переосмыслять множество почти автоматических исходных позиций, одним из труднейших аспектов проектного процесса, когда мне приходится работать на новом месте, и я хотел бы выслушать любого архитектора, кто рискнул бы это оспорить. Прежде чем хотя бы приступить к обсуждению лечащих свойств архитектуры, надо бы убедиться, что наши идеи и наши здания не навязаны! Т.н. международные стили, будь то функционализм, постмодернизм или любой другой «изм», или межрегиональные стили, подобные «бунгало», в равной мере презирают все, что способно соответствовать конкретности места и людям этого места. В нео-региональном (neo-vernacular) или «возрожденческом» движениях есть все же какая-то неизбывная внутренняя пустота: их адепты тоже стремятся навязать миру единую идею, просто в этом случае вылущенную из какого-то этапа ушедшей истории. Все эти подходы означают озабоченность скорее стилем, чем тем, что лучше всего назвать отзывчивостью.

Архитектура столь мощно воздействует на человеческое существо, на атмосферу места, на сознание, в конечном счете на весь мир, она слишком важна, чтобы специально беспокоиться о стилистических приемах, о соответствии моде. Отрицательное воздействие архитектуры может достигать такой величины, что резонно подумать над тем, нельзя ли осознанным образом заставить ее оказывать не менее сильное позитивное влияние.

Все, что чревато далеко идущими последствиями, неминуемо несет ответственность – мощь, не сдерживаемая ответственностью, – опасная штука! Архитектура несет ответственность за уменьшение загрязнений и экологического урона, ответственность за уменьшение вторичных биологических последствий для обитателей домов, ответственность за то, чтобы отзываться на окружение и работать в гармонии с ним, ответственность перед индивидами, вступающими с ней в контакт, ответственность не только за область эстетического и всех человеческих чувств, но и за трудноуловимый, но отчетливо воспринимаемый «дух места».

Эта область ответственности включает и сбережение энергии, начиная с инсоляции, организации здания вокруг точечного источника тепла, вроде очага или печи, использования конструкций стен, аккумулирующих тепло, вторичного использования тепла (к примеру, использование тепла сточной воды или энергосистемы холодильника) и кончая альтернативным производством энергии с помощью солнечных элементов. Ответственность распространяется и на тщательный отбор строительных материалов и технологии их применения с учетом воздействия на здоровье как жильцов, так и строительных рабочих или рабочих соответствующих заводов, на средовое воздействие материалов, будь то при первичном их производстве или при разборке старых построек. Столь широкий круг критериев заставляет задуматься об использовании тропических пород твердого дерева, при вырубке которого почти непременно наносится огромный экологический урон; пластмасс, производство которых обычно требует до 15 операций синтеза, каждая с 50% КПД, так что финальный продукт использует лишь 0.002% исходного сырья[1]; воды, создание новых резервуаров которой наносит огромный ущерб сообществу.

Такого рода ответственное отношение неизбежно включает в себя откладывание в сторону стилистических предпочтений и сугубо персональных амбиций в пользу прислушивания к тому, к чему взывают место, время и общественная потребность.

Процесс проектирования может продолжаться в течение всего времени строительства, что означает акцент на ручную работу. Это может показаться старомодным и нереалистическим, однако неоспорим тот факт, что механизмы не обладает необходимой мерой гибкостью, так что вырастающее из земли здание не удается поправить и тогда, когда преимущества или пороки становятся очевидными. Ручные операции придают масштабность текстур, что видно при сравнении кирпичной кладки, натурального шифера или укладки досок с использованием монтажа крупных панелей. Везде там, где строитель получает возможность быть художественно вовлеченным в собственную работу, у законченного сооружения есть «душа» еще до того, как оно занято людьми. Тогда и дух места возникает не вопреки зданию, а благодаря зданию. Техника строительства и форма контрактных отношений оказывают собственное воздействие на одухотворенность сооружения почти независимо от его внешнего вида!

Думать о пользователе, значит непременно осмыслять здание как пространство, а его фасады – как границы пространства. Мы можем переживать небольшие сельские постройки как объекты лишь в их соотнесённости с их окружением. Крупные городские постройки как правило воспринимаются лишь как пространственные границы. Пространство существует, чтобы жить в нем. Объекты являются застывшими идеями. Одни обладают жизнетворной силой, другие, особенно если достаточно велики, угрожают, господствуют крадут солнечный свет огромностью своей тени или обманывают нашу способность ориентироваться своими отражениями. Помню, как студентом я растратил массу времени, вырисовывая тщательно скомпонованные фасады, и как мало усилий было затрачено мною на проработку разрезов, перспектив интерьеров или общих картин взаимодействия с окружением. Теперь дело обстоит прямо противоположным образом! Теперь места занимают меня гораздо больше, чем объекты.

Место не в состоянии говорить словами, но зато мы можем вслушиваться в то, чего оно просит, опознавать то, что оно воспримет. Когда я сталкиваюсь с местами, очарование которых частью непременно обязано постройкам, я осознаю, что это и есть образец, к которому я должен стремиться!

Все, что мы строим, обладает новизной, но когда оно уже там год или два, оно уже способно выпасть и из места и из времени. Оно может казаться старым – чтобы немедленно вскрыть обман при близком знакомстве – или оно способно быть ни старым, ни новым, но вечным и необходимым здесь. Я стараюсь проектировать места так, чтобы они не вступали в конфликт с потоком уходящего времени, врастающего в настоящее, так, чтобы не тяготеть ни к старомодности, ни к имитации. Эти места должны отразить в себе будущее, мир идей, идеалов, воображения и вдохновения, но корнями уходить в сегодняшний переживаемый ныне момент – настоящее хотя и вдохновляется будущим, зиждется на прошлом. Не обращать внимание на поток прошедшего времени, значит вступить в ряды вандалов; слишком сильно на нем сосредоточиться – значит рисковать лишенным смысла сверхохранительством или тупым «возрожденчеством».

В городах без прошлого социальные противоречия обычно острее и нужно несколько поколений, чтобы их как-то стабилизировать. Законсервированные исторические места немногим лучше: жить в них значит задыхаться от нехватки пространства и фальшивой косметики. Прошлое и будущее нуждаются друг в друге: прошлое сообщает, а будущее вдохновляет. В точке их встречи находится образованное прошлом и вдохновленное будущим настоящее – в точке, где рождаются серьезные поступки.

До известной степени все сказанное относится к стремлению, чтобы положить конец вреду, который наносит архитектура, когда она рождает места, где мурашки по коже или становится плохо. Мы всегда готовы обвинить шум, кондиционирование воздуха, мертвое флюоресцентное освещение, тесноту в толпе, запахи, но все это в конечном счете восходит к архитектуре, будь то циркуляция потоков или акустика, выделение токсинов отделочными материалами, колорит или детализация конструкций и художественная идея пространства.

Реальная проблема заключена в том, что наше отношение ко всем этим вещам притупилось. Мы обучились не замечать шумы и скверное качество воздуха и резкие несоответствия между резко очерченными формами и очертаниями. Мы обрели некий иммунитет к негативным силам в собственном окружении, и именно потому оно оказывается для нас столь разрушительным. Наша чувствительность и все наши чувства притуплены и наш язык и самое бессознательное отношение к повседневным реалиям жизни начинают уподобляться нашему окружению. У горожан более резкий говор, чем у деревенских обитателей – настолько, что при сопоставлении фонограмм одна будет представлена как система пиков и ущелий, а другая – как несколько сонная череда холмов и долин. А ведь современным городам всего несколько поколений от роду! Подобно речи, социальная чувствительность в городе закалена резкостью и уродством окружения – спросите у тех, кто работает с подростками!

Кто, осмысляя собственный опыт, может отрицать, что архитектура в лучших и худший своих проявлениях говорит на весьма экспрессивном языке? Эффект массового жилищного строительства принципиально отличается от жилых зданий, построенных индивидуально, с любовью к мельчайшей детали – одно для анонимной массы, другое – для индивида. Есть чрезвычайное различие между тем, что делается для людей, и тем, что делается вместе с ними. Архитекторы надеются, что их детища переживут несколько поколений так что как бы они ни стремились иметь в виду обитателей своих домов, они никогда не учтут стремления их всех. Но если я не могу спроектировать нечто привлекательное для моей собственной души – именно питающее, а не просто милое, эффектное, фотогеничное, новое, – от меня трудно ожидать, что это будет животворным для кого-либо еще.

Мы обучены думать в первую очередь об эстетике видимого. Забота об эстетике визуального составляет основную часть работы большинства архитекторов, не исключая и меня. Мы все знаем, что изображение стоит тысячи слов, что оптический нервный ствол во много раз мощнее нервных каналов от других органов...но ведь случайный запах может вернуть нас к забытому детству, а музыка способна перенести в другие миры...В красивом или безобразном участвуют все чувства, но их слишком часто трактуют раздельно. Лишь вместе, складываясь в единое сообщение, они начинают сообщать нам нечто о глубинной природе места. Когда чувственные впечатления спорят между собой, никакое приведение среды в порядок не в состоянии выйти за рамки чистой косметики. «Конкорд» может быть уподоблена прекрасной птице, но звучит иначе. Архитектурный фасад, вписанный в замечательное произведение ландшафтной архитектуры, будет чистой бессмыслицей, если этот фасад обращен к напряженной автомагистрали. Бомбардировка шумом – вот все, что вы здесь сможет ощутить. Такая работа столь же пуста и лишена смысла, как синтетический запах свежего хлеба перед рестораном «Макдоналдс». Такова же мода на деревянную мебель, покрытую полиуретановым лаком, возникшая из переоценки «чисто визуального» сознания. Стоит коснуться поверхности, и дерево обнаружится как твердая, блестящая, холодная поверхность, напрочь лишенная живого дыхания. Оно не пахнет деревом и кажется стеклянистым – не глубина цвета, а одна поверхность.

Телевидение предъявляет нам мир, состоящий из изображений и звуков. Нет более обманчивой, лживой картины реальности, ведь мы приучились едва замечать отсутствие всякой иной чувственной информации. Чувства, все разом, дают ту картину реальности, которую не в состоянии адекватно передать ни одно чувство в отдельности, реальности, которую мы называем душой – личности, события или места. Не внешний вид и даже не комфорт, а именно эта душа оказывает на нас наибольшее воздействие.

Чтобы обрести лечащие свойства, место должно нести в себе гармонию, вбирать в себя изменение как органическое развитие, так что и новые здания не воспринимаются как вторгшиеся пришельцы, а неоспоримо принадлежат тому месту, где они возникли. Они должны соответствовать окружению и быть ответственными. Но этого мало. Места – и здания – должны питать человеческое существо.

Сама идея здоровья отталкивается от идеи болезни. Мы все знаем, что такое болеть, но постичь источник болезненного состояния куда сложнее. Наука давно показала, как болезнь запускается в ход сугубо материальными факторами, бактериями или вирусами – запускается в ход, но не порождается ими, ведь далеко не каждый заболевает при эпидемии. Идеального бактериологического оружия, которое поражало бы 100% населения, все же не сумели создать. В ряде районов при вскрытия обнаруживали до 50% случаев, когда были обнаружены следы туберкулеза в легких людей, которые никогда не считали себя и не считались больны той самой хворью, которая некогда считалась неизлечимой[2]. Иные болезни проявляют себя у разных людей в совершенно различных симптомах.

Симптоматика выражает, высвобождает то, что происходит внутри организма – так высокая температура отражает борьбу антител с патогенными продуктами размножения бактерий. Но точно так же само заболевание выражает во-вне и высвобождает более глубокие, труднее обнаруживаемые рассогласования в организме. Чтобы понять и болезнь и лечение, будь то с медицинской или с архитектурной точки зрения, нам приходится уяснить себе нечто о различных уровнях проявления человеческого существа.

Каждый знает, что человеческое тело есть сугубо физический предмет, состоящий из такого-то объема тканей, костей, крови и прочего. Знание этого физического тела существенно, когда мы имеем в виду возможность дотянуться до полки, удобно усесться, предохраниться от боли в спине и т.п. Эргономика и физиометрия определенных позиций и известных видов деятельности давно стали самоочевидностью, так что, как и любой другой архитектор, я имею в наличии антропометрический справочник, из которого можно почерпнуть сведения о минимальном пространстве, которое необходимо для движущегося скелета.

Но то, что отделяет человеческое существо от трупа, скрыто в той простейшей истине, что человек жив. Архитектура в состоянии или укреплять разрушать физическое здоровье или укреплять его, скажем, поддерживая хорошо отрегулированное окружение – ни слишком тепло, ни чересчур зябко, ни чрезмерно ярко, ни слишком темно. Различные виды отопления и освещения воспринимаются как здоровые или нет, привлекательные или неприятные. У света от пылающих дров тот же спектр, что и у солнца. Его лучащееся тепло кажется всегда большим, чем иное другое – и телу и душе. Да, с энергетической точки зрения это неэффективный источник тепла, но как много людей любят его, ибо нигде не чувствуешь себя так хорошо, как перед огнем. Множество людей жалуются на сухость в горле, сонливость, заложенный нос, когда имеют дела с воздушными системами отопления, иные страдают в этом случае от клаустрофобии и особенно угнетены. Физические причины известны: нарушение нормальной ионизации воздуха и его влажности (что усиливает и в свою очередь усиливается внутренним загрязнением среды), переизбыток мелкой пыли, в особенности «поджаренной» на поверхности радиаторов отопления, и даже неравновесность температур с перегревом воздуха и недогревом поверхностей. При учете такого набора факторов влияния на наше самочувствие нет нужды удивляться тому, что то, что ощущается как лучшее, лучшим и является в действительности.

Искрящееся колебание света свечи, при явной недостаточности по яркости, обладает тем не менее жизнью, которой напрочь лишен механически колеблющийся свет электрической лампы, в особенности флюоресцентной лампы «дневного света». Такой же полнотой жизни обладает и дневной свет в помещении, где есть несколько окон, что создает игру света, полутени и тени за счет разных участков неба в окнах. Однонаправленный свет из единственного источника лишен такой жизненной силы, будь то обычное окно или окно во всю стену.

Нет никакой случайности в том, что в нас есть твердая уверенность в справедливости ощущения жизни от контакта с «живым» светом и теплом – это так и есть в строго биологическом смысле. Гормоны роста и других функций вырабатываются под контролем ряда специализированных желез (гипофиз, гипоталамус, шишковидная), которые в свою очередь стимулируются светом! И не любым светом, а мягко колеблющимся живым светом, в первую очередь естественным с его великим множеством оттенков, порождаемых разными участками небосклона, и непрерывными изменениями в течение дня. Именно поэтому свет из двух окон в двух стенах от двух оттенков неба всегда и приятнее и здоровее, чем из одного источника. Известно, что обоняние есть способ природы сообщать нам о чем-то полезном или вредном, но такое же соответствие есть и между эстетически удовлетворяющим и физически здоровым. Питательное для души есть и пища для тела.

Наука строительной биологии все еще в пеленках, и многие из ее достижений оспариваются – в особенности промышленностью, продукция которой оказывается под угрозой. Но даже и при нехватке бесспорных научных данных мы до известной степени способны знать чувством, отличать место здоровое и жизнетворное от больного. Мы делим царство живого и способность чувствовать со всем живущим, но нам дано большее. Сколь бы ни были притуплены наши чувства, окружение все же безусловно сказывается на нашем самоощущении – в конце концов туризм (равно как открыточный бизнес) полностью зависим от наличия мест, которые люди решают посетить с одной целью – увидеть их, то есть почувствовать их всем существом.

Есть места, вроде уширения коридора, где можно посидеть у окна, и там сами собой создаются условия, приглашающие к общению, и есть места, подобные кабине лифта, где такое едва ли возможно. Есть формы, вроде круглого стола, объединяющие людей, и есть иные, вроде прямых коридоров и длинных залов, которые этому препятствуют. Узкий, низкий, с мягкой текстурой стен, с переменным светом коридор для неспешного движения, как это бывает в монастырском дворе-клуатре, способен давать идущему подлинное наслаждение, тогда как ровно освещенный прямой коридор с гладкими стенами, предназначенный для быстрого перемещения множества людей, имеет прямо противоположный характер и способен уподобить даже вполне добротное здание в учреждение.

Архитектурная психология исследует средовые требования к местам, где нам хорошо, где мы можем ощущать себя «дома» или общаться с легкостью и т.п. В целом, однако, нам редко нужно заглядывать в специальную книгу, чтобы знать, каков будет эффект того или иного проектного решения. Мы скорее обращаемся к личному опыту, используя самих себя в качестве инструмента уточнения фактов. Разумеется, у каждого свои предпочтения и ассоциации, так что приходится стремиться к различению того, что есть личностное или предопределенное культурой, от универсальных человеческих реакций. Известно, что мы считаем траурным черный, а на Востоке белый играет ту же роль. В целом однако цвета имеют физические характеристики и оказывают психологическое воздействие, от которого никто не защищен, независимо от персональных фобий или предпочтений. В геометрии прослеживаются те же универсальные эффекты. Они же – в пропорциях, поскольку те опираются на измерения человеческого тела, а значит – и в масштабности и даже в скорости перемещения.

Коль скоро мы признаем, что, наряду с персональными и заданными культурой, многие качественные характеристики окружения оказывают на человека универсальное воздействие, приходится признать, что человеческое существо – каждый из нас – является потенциально объективным инструментом исследования и оценки. То, что многие сбрасывают со счетов как «чисто субъективное», может в действительности быть подвергнуто вполне объективной оценке, так что для различения объективности и субъективности придется искать новые критерии.

И все же то, что делает человеческое существо именно человеком, заключено в его способности различить между добром и злом в предполагаемом поступке. В отличие от животных, нам приходится выходить за рамки инстинкта, привычки или условного рефлекса и использовать наши моральное и эстетическое чувства, чтобы сознательно выбирать действие из ряда возможных. В нашем окружении мы ведь тоже различаем то, что нам нравится, от того, что не нравится. Художественные качества, далеко выходящие за рамки простой психологии, служат поэтому для нас существенным стимулом. Место должно обладать некоторым художественным свойством, чтобы производить повышение общего тонуса.

Используя такой подход, можно разработать своего рода словарь качеств для определения средств, подпитывающих душу человека, но чтобы архитектура могла излечивать, необходимо продвинуться несколько дальше. Если представить себе человека как тело в четырех уровнях: тело, жизнь, чувства, личная мораль, – мы обнаружим дисгармонию, которая набирает веса, словно спускаясь по уровням, пока не достигнет силы физического отклонения, своего рода опухоли, которая, как известно, может еще жить на мертвом уже теле. Терапия с помощью химических средств или хирургического вмешательства может, конечно, устранить дисфункцию на верхних уровнях, но если не обратиться к наиболее глубинным дисгармониям, болезнь способна возвращаться. Но как этого достичь и какое это имеет отношение к архитектуре?

Нелегко обычно даже признать необходимость внутренних трансформаций и тем труднее начать такой процесс. Нечто извне, будь то консультация специалиста, гомеопатическое средство или что- то еще необходимы, чтобы инициировать процесс и поддерживать его. Окружение является одним из таких стимулов, поскольку оно способно питать, поддерживать и уравновешивать душу человека, равно как обрекать ее на голодание, подавлять и извращать. Чем в большей степени окружение опирается на не столько персональные, сколько универсальные качества, тем в большей степени оно в состоянии преобразовать первичные чувственные реакции на уровне персональных устремлений в опыт художественного переживания.

Однако окружение – статичное, окаменевшее, архитектурное окружение в том числе – способно на большее. Наше окружение есть часть нашей биографии. Оно элемент потока событий и ситуаций, в которых мы становимся тем, чем мы есть. Словами Черчилля, «мы формируем наше окружение, а оно формирует нас». Если на мгновение допустить, что нам дана возможность выбора перевоплощений и предначертанности судьбы, возникнет вопрос: почему мы избрали один жизненный путь, одну последовательность сред, а не иную?

Есть негативная (система наказаний) и позитивная концепции реинкарнации или перевоплощения. Вторая исходит из того, что на нашем пути личного развития мы должны встретить и наконец разрешить те проблемы, которые остались нерешенными или были оставлены в стороне. В каждой последующей жизни мы притягиваем к себе возможности, чаще всего принимающие форму препятствий, которые надлежит преодолеть. За этим не стоит уверенность в том, что наше окружение должно громоздить перед нами множество препятствий; скорее оно может внести качества, которые обладали значением в прошлых жизнях, и тем увеличивать возможность преобразования препятствий в возможности в этой жизни.

Вневременные качества имеет в себе ту глубину, что может привести нас на порог переживания внутренней трансформации, необходимой для того, чтобы запустить процесс излечения внутреннего «я». Погружение в опыт, запечатленный в произведении искусства, всякий раз подводит нас к такому порогу, в чем и заключается основа терапевтического свойства искусства.

Наше окружение потенциально представляет собой наиболее могучую форму произведения искусства из всех, что мы можем испытать в жизни. Принесет ли оно с собой болезнь или излечение, зависит от всех нас, чьи решения и действия придают форму окружению человеческого существа.